Я мог бы на это кое-что заметить, но побоялся. Тот поцелуй казался предостережением, мечом, повисшим над моей головой на волоске.

Уже скоро я узнал ценность своего молчания. Убедившись в моей деликатности, мисс Анита заговорила уже по собственному почину. Говорила она о процессии привидений; впрочем, внезапно прервавшись, словно что-то вспомнила, она спросила:

— Но почему вы так переживали, чтобы Гормала не увидела, как вы спасаете нас с рифа?

— Потому что не хочу, — ответил я, — чтобы она имела к этому какое-то отношение.

— Что вы имеете в виду под «этим»? — Меня насторожил ее тон. Нотка неискренняя — не та естественная интонация, что присуща вопросам без двойного дна. Скорее это была интонация человека, который отлично знает ответ еще до того, как его услышит. Я уже говорил, что плохо разбирался в женщинах, но кокетство — каким бы ни было оно нежным, изобретательным, очаровательным — ни с чем не спутает ни один мужчина, что чего-то стоит! Втайне я радовался, чувствуя, что получил преимущество в борьбе полов. Это знание уняло мой пыл и призвало мозг на помощь сердцу. Ничто не было мне желаннее, чем простереться — как фигурально, так и буквально — у ее ног. Но разум настроился завоевать ее, он искал лучшие средства для этой цели.

Отвечая на ее вопрос, я сам заметил свою лаконичность:

— Под «этим» я имею в виду встречу с вами.

— И с миссис Джек, — не дала она договорить.

— И с миссис Джек, конечно, — продолжил я, радуясь возможности сказать то, на что сам бы не решился. — Или, пожалуй, лучше выразиться так: встречу с миссис Джек и ее подругой. Знакомство с миссис Джек было совершенно замечательным, и могу честно сказать, что этот день — самый счастливый в моей жизни.

— Вы не думаете, что нам лучше поторопиться? Миссис Джек уже заждалась! — сказала она, но без малейшего намека на упрек.

— Хорошо, — ответил я и, взбежав по крутой дюне, протянул руку.

Отпустил я ее ладонь, только когда мы сбежали по противоположному склону и преодолели следующий пригорок, выйдя на плоский песчаный пустырь перед дорогой, над которым плыло призрачное облако песка.

Прежде чем сойти с песка, я откровенно признался:

— Присутствие Гормалы всегда влечет мрак и горе, плач и скорбь, страх и смерть. Я бы не хотел, чтобы все это вас коснулось. Вот почему я благодарил Бога тогда и благодарю Его сейчас, что Гормала не сыграла роли в нашей встрече!

Под влиянием порыва она протянула мне руку. В миг, когда ее нежная ладонь легла в мою, ее сильные пальцы сжали мои, я почувствовал, что между нами возникла связь, благодаря которой однажды я смогу уберечь ее от вреда.

Когда миссис Джек и «ее подруга» уезжали из гостиницы, я вышел на порог проводить их. Пока я раскланивался, Анита тихо сказала:

— Смею предположить, мы скоро увидимся. Я знаю, что миссис Джек еще собирается сюда приехать. Благодарю за вашу заботу. Доброй ночи!

Она тряхнула поводьями, зацокали копыта по дороге, заметались лучи света от фонаря, двуколка покачнулась от рывка породистой лошади и двинулась по крутому подъему прочь от моря. Последней я видел темную закутанную фигуру в тэм-о-шентере [20] , спроецированную подвижным светом фонаря на туман.

Наутро я был немного не в себе. Полночи я лежал без сна, в раздумьях; вторую половину видел сны. Видения во сне и наяву смешались — от яркой надежды до леденящих кровь предчувствий расплывчатого, неопределенного страха.

Видения во сне отличались от снов наяву тем, что ненадолго возможности становились действительностью — как хорошие, так и дурные; удовольствие или боль умножали радости или страдания. И сквозь все это проходила красной нитью надежда на грани веры: я еще увижу мисс Аниту — Марджори.

Во второй половине дня я получил письмо, надписанное незнакомым почерком, тонким и уверенным, с броскими отличительными чертами и разборчивыми буквами — но достаточно неровными, чтобы меня успокоить. Меня смущают люди, чей почерк неизменен от буквы к букве, от слова к слову, от строки к строке. Как много можно сказать по почерку, думал я, глядя на письмо, лежащее у моего подноса. Почерк без свойств — это почерк человека поверхностного; почерк слишком характерный и разнообразный — сбивающий с толку и ненадежный. Но тут всем моим премудростям пришел конец, потому что я открыл конверт и, не узнав почерка, сразу посмотрел на подпись: «Марджори Анита».

Я надеялся, что за столом никто не обратил на меня внимания, поскольку чувствовал, как то краснею, то бледнею. Отложив письмо, причем чистой стороной вверх, я как можно небрежнее продолжил есть рыбу. Затем убрал его в карман и дождался, пока не вернусь в номер, защищенный от помех.

Нет ничего необычного в том, чтобы целовать письмо, особенно если оно — первое от твоей любимой.

На нем не было ни даты, ни адреса. Чутье тут же подсказало, что дату она не указала, не желая раскрывать адрес: отсутствие сразу и того, и другого меньше бросалось в глаза, чем умышленное сокрытие одного. Я в письме именовался «дорогим мистером Хантером». Хотя она, конечно, знала мое имя, ведь я же его и назвал, оно указывалось на конверте. В самом тексте говорилось, что миссис Джек просит передать горячую благодарность за мое великое одолжение; к этому она осмеливается прибавить и собственную признательность. Но в спешке и растерянности, неизбежных в той внезапной ситуации, они обе напрочь позабыли о взятой напрокат и затем потерянной лодке. Ее хозяин наверняка будет волноваться, и они обе были бы рады, если бы я с ним увиделся — он проживал в коттедже близ гавани Порт-Эрролла — и узнал стоимость лодки, дабы миссис Джек возместила утрату достаточной суммой для приобретения новой и покрытия его убытков на то время, что он остается без судна. Миссис Джек, дескать, уже доставила много хлопот, но мистер Хантер так добр, что она нашла в себе смелость еще раз прибегнуть к его великодушию. И — «искренне ваша, Марджори Анита». Конечно, был и постскриптум — это ведь женское письмо! Там говорилось следующее: