Боюсь, логика, как ее понимают в книгах, не имела отношения к моему поцелую: тут действовало мышление высшего уровня, где коренится счастье мужчины и женщины на этом свете и на том. В постскриптуме не было ничего, что не дарило бы мне радость — радость беспримесную и невыразимую; и чем больше я о нем думал и чем чаще перечитывал, тем сильнее он утолял какую-то ноющую бездну у меня в сердце. «Вы расшифровали те бумаги?» — бумаги, о чьем существовании известно только мне и ей! Как замечательно иметь общий секрет. Она «много думала о них» — и обо всем прочем! «Все прочее!» — и я тоже думал обо всем прочем, думал так часто, что каждый пустяк или происшествие запечатлелись не только в памяти, но и словно в самой душе. И было среди «всего прочего» одно!..

Увидеть ее вновь; услышать ее голос; заглянуть в глаза; увидеть, как движутся губы, и наблюдать за разными выражениями на очаровательном лице, вызванными нашими общими мыслями; коснуться ее руки…

Какое-то время я сидел, будто в том восторженном сне, когда видишь, как все сердечные надежды воплощаются во всей полноте и бесповоротности. Причем так и будет в следующий вторник — всего через шесть дней!..

Подчиняясь порыву, я подскочил к дубовому сундуку в углу моей комнаты, чтобы достать бумаги.

Внимательно их проглядев, я засел за подробное изучение. Я чувствовал, что мне дан прямой приказ: понять, есть ли в них тайнопись. Письма я отложил — по крайней мере, пока что. Они-то были прозрачно просты и написаны летящим почерком, не допускавшим скрупулезного истолкования. В тайнописи я немного разбирался, поскольку в детстве она была моим любимым развлечением. Однажды я надолго занемог и взял из отцовской библиотеки книгу епископа Уилкинса, зятя Оливера Кромвеля, под названием «Меркурий, или Тайный и быстрый посланник» [21] . В ней приводились многочисленные старинные методы тайных сообщений, шифров, цветных нитей с узелками, скрытых смыслов и разнообразных механических устройств, применявшихся во времена, когда только так и осуществлялась корреспонденция послов, шпионов и тайных агентов. После нее я и заинтересовался тайнописью и с тех пор, натыкаясь в ходе разнообразного чтения на что угодно касаемо этой темы, обращал внимание. Теперь я просмотрел бумаги в поисках признаков какого-либо знакомого метода; уже скоро меня посетила идея.

Идея была зачаточная — догадка, возможность, и все же попробовать стоило. Особенно гордиться здесь нечем, поскольку это было скорее следствие готового вывода, нежели логичной цепочки рассуждений, происходившей от проницательного наблюдения. Даты писем давали мне временной период — конец XVI века, когда был изобретен один из лучших шифров того времени, двухбуквенный шифр Фрэнсиса Бэкона. О нем я узнал благодаря работе Джона Уилкинса и исследовал его с большим тщанием. Будучи знакомым с принципом и методом шифра, я смог определить признаки его использования, и сразу появилась надежда подобрать к нему ключ. Одно из главных преимуществ двухбуквенного шифра — его можно применить в любом тексте, а его формы и методы попросту бесконечны. Требуется только обозначение букв, условленное между автором и читателем. В столе лежал печатный экземпляр монографии на тему двухбуквенного шифра, в которой я предположил, что его можно доработать, чтобы обойтись меньшим числом символов, чем пятью, как у Бэкона. Ненадолго отложив все дела, я достал монографию; перечитав ее, я рассчитывал наткнуться на какую-нибудь подсказку себе в помощь. Уже посещавшая меня мысль или уже достигнутый вывод могли провести по этому новому лабиринту цифр, слов и символов [22] .

После того как я внимательно прочитал работу, сверяясь с бумагами перед собой, я сел и написал мисс Аните, что по ее предложению немедленно приступил к делу и сделал вывод: метод тайнописи, если она есть, — скорее всего, какая-то вариация двухбуквенного шифра. Посему я отправляю ей свою монографию на данную тему, чтобы, если таково будет ее желание, она могла ее проштудировать и подготовиться к нашей следующей встрече. Я старательно избегал всего, что могло бы ее отпугнуть или воздвигнуть между нами стену: я слишком ясно видел свое положение, чтобы позволять себе избыточные ожидания. Только вложив письмо с монографией в конверт и надписав имя Марджори — мисс Аниты, — я вспомнил, что не знаю ее адреса. Тогда я убрал послание в карман до нашей встречи во вторник.

Вернувшись к работе, я взялся за два оставшихся документа. Первый — стопка из тридцати страниц, вырванная из старопечатного свода законов. В ней примечательным было только то, что каждую страницу покрывали точки — сотни, если не тысячи. Второй отличался во всем: узкая полоска бумаги чуть длиннее половины страницы современного блокнота, сплошь покрытая цифрами в ровных рядах, аккуратным и убористым почерком. Полоска была размером с закладку в обычном томике формата «кварто»; о том, что в таком качестве ею и пользовались, говорила посеревшая часть, по всей видимости торчавшая наружу. По счастью, сторона с цифрами во время долгого покоя на книжной полке была повернута вниз, и они, хоть и запыленные и выцветшие на свету и воздухе, еще поддавались расшифровке. Этот клочок я тщательно изучил под микроскопом, но не увидел признаков тайнописи, не считая того, что могло скрывать расположение цифр. Я достал страницу формата «фулскэп» и переписал их покрупнее, оставляя побольше места между рядами и самими цифрами.

Затем положил рядом свою копию и первую страницу с точками и пригляделся.

Вначале я главным образом сосредоточил внимание на цифрах, поскольку мне казалось, что эта система должна быть проще, раз в ней символы самодостаточны. В буквах с точками могло скрываться несколько элементов, поскольку их расположение бесконечно варьировалось, к тому же и сама необычность метода, непривычного для глаз, усложняла первые подступы к дешифровке. Впрочем, я не сомневался, что в конце концов найду точечный шифр более простым, стоит лишь раскрыть его секрет и привыкнуть к виду. Уже сам объем текста предполагал, что в действительности шифр прост, иначе перевод стал бы нескончаемой задачей.

Снова, снова и снова я перечитывал цифры. Из начала в конец и из конца в начало; вертикально; вверх и вниз, поскольку все столбцы и строчки были ровны и заполнены. Но не бросалось в глаза, с чего бы начать.

Конечно, тут и там попадались одинаковые комбинации цифр — то два, то три, то четыре символа вместе, но большие комбинации встречались реже и не выдавали ни намека на ключ!

Тогда от теории я перешел к практике и остаток рабочего времени в тот день посвятил созданию — при помощи микроскопа — увеличенной копии первой из печатных страниц, упростив заодно шрифт.