Мы снова вернулись к шифру. Она забрасывала меня вопросами, и я пообещал показать тайнопись по возвращении в гостиницу.

Тут она сразила меня наповал:

— Мы заказали в гостинице ужин, и вы приглашены.

Пытаясь унять дрожь, я ответил:

— Буду рад.

— А теперь, — сказала она, — если отобедать мы хотим здесь, пора разбудить миссис Джек. Смотрите! Все время, сколько мы говорим, вода поднималась. Пора!

Миссис Джек удивилась, когда мы ее разбудили, но тоже не отказалась от обеда. Трапеза на свежем воздухе доставила нам огромное удовольствие.

На середине прилива пришли мальчишки Хэй. Мисс Анита решила поручить им обоим отнести корзину и помочь миссис Джек вернуться к карете.

— Вы же сможете грести и один, правда? — спросила она, повернувшись ко мне. — Теперь вы знаете путь. С вами мне не страшно!

Мы отплыли от скалы и видели, как фигурки миссис Джек и мальчишек удаляются с каждым шагом; я набрался духу и безрассудности и заговорил:

— Когда человек из-за чего-то переживает и боится, что от одного умолчания об этом может потерять то, за что отдал бы все на свете, как… как вы считаете, должен ли он хранить молчание?

Я видел, что и она заметила ту нотку предупреждения. Когда она ответила, в ее голосе слышались чопорность и желание вернуться к обычному положению:

— Говорят, молчание — золото.

Отвечая, я не мог не рассмеяться с оттенком горечи:

— Тогда в этом мире золото истинного счастья достается лишь немым!

Она промолчала — глубоко уйдя в себя, смотрела на миллион сверкающих алмазов моря; я греб что было силы, радуясь, что хоть чем-то могу себя занять.

Наконец она обернулась ко мне и со всей лучезарностью, проявившейся в лице, сказала так нежно, что меня будто окатило теплой волной:

— Вы не слишком ли налегаете на весла? Вы чересчур рветесь в Уиннифолд. Я боюсь, мы окажемся там очень рано. Торопиться незачем; мы встретимся с остальными, когда надо. Лучше держитесь подальше от опасных скал. На всем горизонте не видно ни паруса, ни одного, поэтому вам можно не бояться столкновения. Но помните: я не прошу вовсе бросать грести; ведь, в конце концов, если стоять неподвижно, унесет течением. Только гребите полегче — и в свое время мы достигнем безопасной гавани!

От ее речи меня захлестнуло чувство, не имеющее названия. То была не любовь; то было не уважение; то было не почитание; то была не благодарность. Но все вместе взятое и сразу. В последнее время я так жадно изучал тайнопись, что теперь во всем видел секретный смысл. Но, о! как скудны письменные слова перед изящным богатством речи! Ни один мужчина, имеющий сердце, чтобы чувствовать, и мозг, чтобы понимать, не истолковал бы ее слова превратно. Она давала предупреждение, и надежду, и смелость, и совет; все, что может жена дать мужу или друг — другу. Я лишь взглянул на нее и, не говоря ни слова, протянул руку. Она искренне вложила в нее свою; на короткий блаженный миг моя душа была едина с сиянием моря и неба.

На том самом месте, где я видел, как под воду ушел Лохлейн Маклауд, моя жизнь приобрела новый смысл.

Не без дурных предчувствий я поднимался по крутому зигзагу тропинки на Уиннифолд и с каждым поворотом ожидал встретить незваный лик Гормалы. Не верилось, что все может идти хорошо и при этом меня не потревожит ее присутствие. Мисс Анита, думаю, разглядела мое беспокойство и угадала его причину: я видел, как она следила за моим взглядом, а потом тоже стала держать дозор. Впрочем, мы поднялись и сели в поджидающий экипаж без происшествий. В гостинице она попросила снести вниз документы с тайнописью. Шепотом она пояснила, что мы будем наедине, поскольку миссис Джек всегда старается вздремнуть перед ужином.

Долго и мучительно она ломала голову над бумагами и моей увеличенной копией. Наконец покачала головой и на время сдалась. Тогда я рассказал о своих главных предположениях, в чем может выражаться двухбуквенный шифр, если он есть. Какие-то признаки должны были быть налицо, но какие, того я еще не разгадал.

Когда я исчерпал свои догадки, она сказала:

— Теперь я как никогда уверена, что вам следует начать с сокращения комбинаций двухбуквенного шифра. Как об этом ни задумаюсь, мне кажется очевидным, что Бэкон или любой другой, кто пользовался бы подобной системой, усовершенствовал бы ее именно так. А пока давайте выкинем это из головы. Уверена, вам уже хочется передохнуть от шифра — мне так точно. Ужин готов; после него, если вы не против, я бы хотела еще раз сходить к пляжу.

«Еще раз» сходить к пляжу! Значит, прежний раз стал для нее важной точкой отсчета. У меня распирало грудь от решимости действовать, пусть даже неблагоразумно.

После ужина мы направились по дюнам и вдоль берега к Хоуклоу, придерживаясь линии прилива на песке.

Солнце зашло, уже смеркалось. В северных широтах сумерки долгие и поначалу слабо отличаются от дня. Надо всем разливается мягкий свет, все серо на земле, в море и в воздухе. Впрочем, сперва света в избытке. Таинственность сумерек, какую знают южане, наступает уже потом, когда из-за моря подкрадывается ночь и тени расширяются до всеохватного мрака. И все же сумерки при любой скорости есть сумерки; и атмосфера их одинакова по всему миру. Это особое время: между напряжением и опасениями дня — и немым забвением ночи. Это час, когда все живое, как звери, так и люди, погружается в свои мысли. Отчасти разомлев, все словно понемногу ослабляют защиту; душа тянется к душе, а разум — к разуму, как и тело — к телу в мгновения более полной близости. Как двойные тени сливаются в одну после заката, когда земля освещена уже не крошечным диском солнца, а всеми широкими небесами, так же в сумерках сливаются в единое целое два родственных характера. Между дневным сиянием и тьмой, когда умирают один за другим множество звуков жизни — щебет птиц, мычание скота, блеяние овец, лай собак, — пробуждаются с новой силой природные звуки вроде шелеста деревьев, плеска воды или грохота бьющихся волн и кажутся слуху имеющими сознание и цель. Словно во всем большом круговороте природы не бывает поры застоя, мгновения покоя, не считая того, когда духи природы провозглашают неестественную тишь, словно Земля останавливается, как «луна Иисуса Навина над долиною Аиалонской» [24] .

Мой дух и дух моей спутницы поддались безмолвному воздействию наступающей ночи. Сами того не замечая, мы шли всё ближе друг к другу и в ногу, и молчали, очарованные красотой вокруг. Для меня это был нежный восторг. Остаться с ней наедине так, в таком месте, — словно сошлось вместе все хорошее на земле и на небесах. И долгие минуты мы медленно шагали по пустынному песку, слушая музыку поющего моря и вторящего ему берега.

Но даже в Раю случился мятеж. Похоже, разум не согласен останавливаться ни на Земле, ни на Небесах. Ему бы вечно покорять высоты. Из моего же счастья и покоя вновь родилось страстное желание покорить новые высоты, сделать нынешнюю, уже достигнутую, лишь ступенью перед чем-то большим. В мыслях все доводы словно сговорились доказать, что я вправе просить сейчас Марджори стать моей женой. И другие мужчины просили руки женщин, кого знали совсем короткое время; и со счастливым итогом. Было очевидно, что я ей по меньшей мере не противен. Я джентльмен из хорошего рода и зажиточный; и я мог предложить ей все свое сердце без остатка. Она, с виду лишь спутница богатой дамы, не оскорбилась бы предложением всего, что может дать мужчина. Я уже раз затронул эту тему, и она меня не отвадила, лишь ответила ласковым и искусным намеком, разжигающим надежду. А дни, часы и мгновения пролетают, не успеешь оглянуться. И я не знал ни ее адреса, ни когда увижу ее вновь, если увижу. Эта последняя мысль стала решающей. Сегодня вечером я заговорю откровенно.