– Надо же, как похудел, щеки впали, и все равно выглядит великолепно.

– Целый месяц и сам не пьет, и военным не позволяет.

Старики позади толпы, обратив руки к небу, молились за здоровье и благополучие Мустафы Кемаля, благодарили Аллаха за обретенную независимость.

Доган, так и не увидевший Кемаля-пашу, из-за того что мать не подняла его на руках, прекрасно знал, что брату-то с противоположного тротуара посчастливилось наблюдать за всем с самого лучшего ракурса. Мальчик расплакался от обиды.

Мустафа-эфенди сидел позади женщин, ссутулив спину и оперевшись на трость. Сюмбюль волновалась, как бы ему не стало плохо из-за жары, толпы и шума. Кортеж из черных блестящих автомобилей направился дальше к набережной, она дала знак Дильбер, чтобы та взяла девочек и Дженгиза, а сама, придерживая за руку, помогла свекру встать. Всю дорогу, пока они поднимались по проспекту Хюкюмет к улице Ики-Чешмелик, Дженгиз, недовольный, то и дело дергал мать за накидку. Он хотел проводить кортеж до самой набережной. Женщина отчаянно искала глазами Хильми Рахми среди всадников, но безрезультатно. Выдернув из рук Дженгиза свою накидку, она сказала:

– Сынок, дедушке плохо, давай отведем его домой, а потом вы с Зивером спуститесь на набережную, хорошо?

Сын в ответ пнул лежащий перед ним камень.

Когда сквозь толпу опьяненных победой людей они добрались наконец до дома на улице Бюльбюль, то обнаружили во дворе Хильми Рахми. Он был чем-то сильно расстроен, лицо потемнело. Отдал лошадь Зиверу и направился к двери. Дженгиз всю дорогу представлял, как расскажет отцу о том, что встретился с Кемалем-пашой взглядом, а тут осекся. Но все-таки набрался смелости и подбежал со словами:

– Папочка, я видел Кемаля-пашу. И он меня. Он мне прямо в глаза посмотрел. Глаза у него голубые-голубые, как море. И еще он так брови хмурил, как учителя в школе. Очень серьезный!

Хильми Рахми, отодвинув в сторону сына, ушел в мужскую часть дома. Едва сдерживая слезы, мальчик бросился к матери. Сюмбюль, и сама немало встревоженная этой мгновенной переменой в муже, обняла его и успокаивающе зашептала:

– Папа просто вспомнил погибшего дядю Хусейна. Пусть он немножко отдохнет, а потом расскажет тебе о Кемале-паше. Ну-ка, беги попроси Зивера, пусть отведет тебя на набережную. И девочек тоже обязательно возьмите с собой. Не пропустите речь Кемаля-паши. Внимательно слушай. Затем мне слово в слово расскажешь, договорились? И не забудь свой флаг.

Проводив Зивера с детьми, Сюмбюль с облегчением выдохнула. Погода стояла жаркая. В ушах звенело: наверное, солнцем напекло. Она поднялась в женскую часть дома, не заглядывая на кухню, прошла в зал, сняла накидку и обувь и прилегла на диван.

Мамочка, а дядю Косту папа тоже застрелит?

Услышав это, Сюмбюль вздрогнула. Она совсем забыла о младшем сыне, который в дальнем углу комнаты бился на мечах с воображаемыми врагами.

– Что случилось, Доган? Ты с чего это вдруг взял? – встревоженно спросила она.

Даже с дивана Сюмбюль увидела, как глаза мальчика наполнились слезами. Она запереживала: неужели хромой торговец сладостями Коста, каждый день проходящий мимо мечети с зелеными, оранжевыми, желтыми и красными леденцами-петушками на палочке, мог сделать что-то плохое Догану?

– Ну-ка, иди ко мне, сынок. Тебя дядя Коста обидел? Доган, топая по ковру босыми ногами, подбежал и сел рядом с матерью. В глазах его стояли слезы, из носа текло. Сюмбюль вытащила платок, спрятанный за пазухой, и вытерла сыну нос. Затем приподняла руку, мягко обтянутую лиловым шелком платья, и мальчик, точно котенок, сразу нырнул ей под мышку, как будто там и был.

– Доган, милый мой, скажи, а почему ты вдруг решил, что папа будет стрелять в дядю Косту?

Рядом с матерью Доган чувствовал себя в безопасности.

– Дженгиз сказал, отец всех гяуров пристрелит. Я спросил про дядю Косту – он ответил, что и его тоже. – Мальчик обратил лицо к матери. – Мамочка, ты, пожалуйста, скажи папе, чтобы он в дядю Косту не стрелял. Дядя Коста меня всегда сахарным петушком угощает.

Он снова уткнулся матери под мышку и заплакал. Сюмбюль решила как следует отшлепать Дженгиза, когда тот вернется домой. Но тут же подумала, что старший сын, должно быть, просто слишком опьянен победой, поэтому так и сказал. Ее материнское сердце смягчилось.

– Сынок, Дженгиз просто пошутил. Твой отец убивал врагов, а в мирных людей он никогда стрелять не будет. Слава Всевышнему, война закончилась и мы победили. Врагов, занявших наши земли, мы отправили восвояси, и теперь заживем как прежде. И дядя Коста тоже будет жить здесь и будет угощать тебя сахарными петушками.

– Мама, а дядя Коста гяур?

Сюмбюль наклонила голову и прижалась носом к каштановым волосам сына. Помятые феской локоны пахли так же, как наволочки на подушках, – лавандой и мастикой. Женщина крепко-крепко обняла маленькое тельце сына и принялась покрывать поцелуями его головку, до тех пор пока мальчик не завозился.