Пожалуй, это был единственный способ сохранить лицо. Я ни в коем случае не хотела его ни к чему принуждать или навязывать ему свое мнение. Однако мне стало немного грустно. Для Марека все было здесь и сейчас. Никаких общих планов на будущее. В данный момент мы шли по одному пути, но, видимо, он не был уверен, какое слово судьба скажет через минуту.

Мы больше не возвращались к этой теме. А у меня сложилось впечатление, что Марек даже вздохнул с облегчением. Мы встречались в основном только у меня. И в большинстве случаев тогда, когда этого хотел он. В офисе мы почти не виделись. Фирма процветала, дела шли в гору, у него была масса мелких заказов и несколько крупных, он снял помещение в небольшом офисном здании, но чаще всего работал дома в одиночку. Сейчас я думаю, что какая-то странная была наша любовь, а может, и не любовь вовсе. Тогда я точно не знала, что такое любовь. Да и откуда мне было знать? Любовь в исполнении моих родителей заключалась в том, что, сидя с двух противоположных концов за столом, заваленным бумагами, они разговаривали друг с другом вполголоса. Она, любовь эта, состояла в том, что они по очереди подливали друг другу кофе. Пили только кофе по-турецки, из таких старых стаканчиков, которые помнили еще времена ПНР. Чтобы не обжечь руки, они поместили эти стаканчики в вязаные подстаканники. Те самые, что я связала им, когда мне было пятнадцать лет. Несомненно, эта их любовь была больше нашей, имевшей место раз в неделю на старом диване пани Стефании.

Все лето я только и делала, что работала. В Руду Пабьяницкую мне удалось съездить всего один раз. Я хотела найти человека, который приходил в мой дом, когда мы с Мареком заезжали сюда зимой, хотела поговорить с ним. Я взяла машину у отца и выехала очень рано, чтобы не оставаться на ночь. Марек на этот раз не поехал. Слишком устал на работе.

– Съезжу одна, ты отдохни, – сказала я. – Ты слишком много работаешь.

Действительно, он очень уставал. Даже в те редкие дни, когда он оставался у меня на ночь, он засыпал сразу, как только его ухо касалось подушки. Я не упрекала его и не совсем была в курсе, какие у него заказы, потому что некоторое время назад он сказал мне, что непрактично держать дипломированного архитектора на должности секретарши и нанял для этого Патрицию. Она была совершенством буквально во всех отношениях. Но это только потом выяснилось, что буквально во всех.

В Руду я приехала в прекрасный апрельский день, когда в моем саду зацвели нарциссы. Больше всего мне нравились белоснежные, с желтой серединкой. Таких было больше всего. Никто, кажется, не сажал их специально прошлой осенью, должно быть, остались от прежних обитателей.

Вид цветов радовал глаз. Мне даже показалось, что состояние виллы получше, чем когда я видела ее в последний раз. Я вошла внутрь. К сожалению, ничего не изменилось. А что могло измениться? Само собой ничего не сделается, под лежачий камень, как говорится… И тем не менее я решила, что сейчас не время для уборки. Потому что на этот раз я приехала не за этим.

Я покинула виллу и пошла вверх по дороге вдоль леса. Через некоторое время я увидела небольшой домик, а перед ним на маленькой деревянной скамейке сидел тот самый мужчина, которого я видела зимой. Рядом чинно вышагивали две курицы и клевали то, что он им бросал.

– Доброе утро, пан Анджей! – крикнула я издалека.

Мужчина поднялся со скамьи. Какое-то время пытался вспомнить, кто я, а когда понял, то улыбнулся.

– А, панна Зофья! От Стефании! – Было видно, что он обрадовался.

– Да, это я. Вы узнали меня!

– Как же вас не узнать! Соседку мою!

– Да уж больно дальняя соседка получается, – улыбнулась я и села рядом с ним. – Понимаете, пан Анджей, у меня угрызения совести.

– Чего бы вдруг? Зачем совесть дразнить?

– Я в тот раз не зашла к вам, не рассказала кое-что важное, а у меня есть что-то такое, что по праву должно принадлежать вам.

Пан Анджей удивленно поднял брови.

– Мне? Но мне больше ничего не принадлежит, кроме этого маленького домика и нескольких курочек, с которыми я вполне сдружился.

Я достала из кармана сложенное письмо.

– Вы ведь переписывались с пани Стефанией? – спросила я. По тому, как он смотрел на кремовый лист бумаги, я могла предвидеть ответ. Я протянула ему письмо. – Пожалуйста. Это вам.

Некоторое время он держал его в натруженной руке, после чего развернул листок, прищурился, потом достал очки из кармана рубашки, надел их и начал читать. По его щекам потекли слезы.

– Иногда в жизни так бывает, что только после смерти ты можешь связать свою судьбу с кем хочешь. Я верю, однако, что это произошло с какой-то целью. С какой конкретно – пока не знаю. Но я действительно надеюсь, что такое случается ради чего-то.

Я положила руку на его ладонь.

– Я любил ее. Как я ее любил. Но только совсем недавно я узнал, что у меня было право любить ее. Не как сестру, а как женщину. Мы слишком долго прособирались. В определенном возрасте нужно резко сократить все ухаживания. Потому что нет времени, нет времени… – Он задумался и посмотрел на дорогу. Как раз пробегал какой-то мужчина с большой собакой. – Добрый день…

– Добрый, добрый, пан Анджей! – крикнул тот. – Что-нибудь нужно?

– Да нет, вот только маленькие беленькие у меня кончаются! Но на сегодня еще хватит!

– Сделаем! – сказал мужчина, махнув рукой, и побежал дальше.

– Вот видишь, деточка. Теперь мне только таблетки остались. И эти курочки, которых я даже не могу съесть.

– Почему?

– Не стану же я варить суп из друзей. – Он пожал плечами и сыпанул горсть зерен на траву. – Когда-нибудь и они умрут от старости. Как люди. Одна уже умерла. Бальбина. Наверное, им грустно без подружки. Хотя, говорят, две бабы ладят всегда лучше, чем три. Может, и с курами тоже так. У каждой свой характер, свои вкусы и привычки. И что потом со мной будет, когда я тот бульон сяду есть и буду знать, что это Мальвина? Нет, не смогу. Предпочитаю купить мясо в супермаркете. Но такое мясо, которое совсем не похоже на курицу.