– Достойная жизнь – это то, чего я хочу. Вы должны были нам рассказать.

– Сейчас я тоже так считаю. Ложь, ложь – и Джулиан умер потому, что надо лгать и дальше. – Я не могла понять, он испуган – или печалится. – Но ты… не поверишь правде, дитя. Отравлена ложью. Мы и вы. Ядовитый плод.

– Я знаю правду. Бамбук разумен. Он думает – и хочет, чтобы мы там жили. Он будет нам помогать.

Что-то в его лице было неправильное.

– Но я ему не доверяю. Растения не альтруисты… Мы ему нужны для чего-то.

Он едва мог говорить.

– А люди альтруисты? Тогда почему растения – нет?

– Не все люди. Именно поэтому мы улетели с Земли.

Его правое веко закрылось. Правый уголок рта обвис. Я взяла его за правую руку – она оказалась вялой.

– Тебе нужен медик.

– Нет. Просто отдых. Мне нужен отдых. Я болен, Сильвия. Я долго не проживу. Нет смысла тянуть.

Я встала и со всех ног бросилась к клинике. Медики пришли с носилками и с первого взгляда определили, что у него инсульт. Я прошла за ними к клинике. Вера заявилась – и, даже не взглянув на него, начала на меня орать.

– Ты напала на Октаво! Ты зашла слишком далеко! Слишком далеко!

Она махала своей тростью, но я не испугалась. Она не имеет права управлять Миром.

– У него инсульт. Я тут ни при чем. Я ни на кого не нападала. Вы давно знали про город, и я могу это доказать.

Я вышла на улицу. Она больше не заслуживала уважения. Николетта может проверить материалы спутниковой съемки: чем бы она ни занималась, это не так важно, как доказательство того, что Вера лжет.

Я нашла Николетту за холмами – она регулировала электронную загородку у фиппольвов, которые уничтожали для нас недружественную снежную лиану. Я издалека увидела, что она не стала одеваться.

– Нет, – сказала она. – Я не могу проверять спутниковые материалы.

Она на меня не смотрела.

– Это же просто, – сказала я. – Скопировать код фотофайла. Родители там побывали, оказывается. Брайен, Джилл и Ури. Мы можем доказать, что они знали.

– И что потом?

Больше она ничего говорить не стала. Фиппольвы уныло на нас смотрели. Электронные ошейники заставляли их оставаться по ту сторону изгороди, но они способны были убить любого из нас одним ударом – если им представится такая возможность. Я оставила ее в покое, но с вершины холма оглянулась на нее. Издалека определить было трудно, но, кажется, она плакала. Что они сделали с Николеттой?

По дороге домой я свернула на юг и прошла через поле готового зацвести эспарто рядом с западными снежными лианами. Я внимательно на него посмотрела. Когда эспарто высохнет, волнистые края листьев станут плоскими и будут напоминать ядовитую траву.

Что-то с силой ударило меня по спине – и я ничком рухнула в эспарто. Может, это был орел. Может, они вернулись. Я попыталась встать и бежать, не тратя времени на то, чтобы оглянуться, но меня снова ударили по спине, и, снова падая лицом о землю, я успела увидеть человеческие ноги. Кто-то встал коленями мне на плечи и вжал лицо в траву. Я заорала, но дышать было больно, и трава и земля заглушили звук. Кто это делает? Ноги были вроде бы мужские. Я попыталась снова посмотреть, но кто-то еще схватил меня за ноги и вздернул их вверх и в стороны, а мужские бедра ударили меня по ногам: он засунул в меня свой пенис. Я попыталась сбросить колени, прижавшие мои плечи, попыталась встать… Я пыталась и пыталась. Я хотела это прекратить, остановить его, вырваться. Он делал мне больно, втискиваясь и выходя, сухой и рвущий, и слишком широко раздвинутым ногам было больно. Я лягалась и хватала руками, но ничего не могла поймать. Мне хотелось сделать им больно, еще больнее, не думая, только боль и ярость – и у меня ничего не получалось.

Он вышел до конца и бросил меня. Трава оцарапала мои колени. Они еще раз ударили меня по спине. Я охнула. У меня болели ребра, плечи, пах, колени. Шелестя ногами по эспарто, они убежали. Я села, как только смогла, но они уже скрылись из вида, а у меня кружилась голова и я не смогла их поймать. Спустя какое-то время я увидела, что рядом со мной на траве лежат рубашка и брюки: мне оставили послание.

Лицо болело. Я дотронулась до него. Грязь и что-то влажное. Еще не посмотрев на пальцы, я поняла, что это кровь. Я знала, почему на меня напали. Я слишком ценная, чтобы меня убивать, потому что я могу рожать детей, но они хотят, чтобы я прекратила сопротивляться, прекратила заставлять родителей сказать правду, прекратила считать, будто у детей есть право жить, как им хочется, – жить лучше.

Родители. Они заставили замолчать Джулиана. Они сделали мне так больно, как только могли. Я знала, чего они хотят, и я знала, чего я хочу, – и что бы они со мной ни делали, это ничего не меняло. Не считая того, на что я готова пойти. Ересь, бунт и война, наконец.

Свет уже был близ вершин деревьев. Я оделась. По пути в деревню я остановилась у оросительной канавы и вымыла все два, три раза. Я дрожала, хотя холодно не было, – и думать я могла только о насилии.

Дети и внуки уже оделись. Или сделали это, когда увидели меня, в ссадинах и царапинах. Они шепотом сказали мне, группа детей на площади, что случилось с Эпи, и Бласом, и Беком, маленьким сыном Леона и верным спутником Хиггинса, и с Николеттой, матерью Хиггинса, – об угрозах и избиениях. Им сказали, что я опасна. Вспомните, что случилось с Джулианом. Им велели не слушать меня, но они больше не желали повиноваться. Я рассказала им, что случилось со мной, – и они были готовы ответить, но как? Даже я не знала.

Алеша увидел меня и что-то промямлил, виновато одергивая на себе рубашку.

– Ури ходил в Радужный город, – сказала я, не дожидаясь, когда он что-то скажет внятно. – Твой отец знал. Они все знают – родители. И не хотят, чтобы мы туда шли.

Он недоуменно сморщился.

– Они боятся радужного бамбука. И меня боятся. Ночуй со мной, – попросила я. Он уставился на меня с открытым ртом. – С охотничьим ножом, – добавила я.

Он моргнул и кивнул. Неважно, понял ли он причину.

Я пошла навестить Октаво. Блас сказал, что ему лучше, – но выглядел он не лучше. Одну сторону лица у него перекосило, говорил он хрипло. Из уголка его рта текла слюна.