– Девочка, ты пострадала.

– Вера организует нападения. Ты это знаешь. Вспомни Джулиана. Ее надо остановить.

Он погладил здоровой рукой лицо, словно пытаясь отследить границу между здоровой и отказавшей частью:

– Мы ожидали рай. Найти рай. Знаешь, что мы нашли?

– Лучшее место для жизни. Вы не захотели туда идти, а я хочу. Мы хотим.

– Те кости, что ты нашла – в них ДНК. Мир использует РНК. Вот… почему… город единственный. Удивительно. Не с Мира. Другие искали рай.

Я не сразу поняла.

– Стекловары были чужаками? Как мы? – Я не знала, что думать, и мне было не до того. – Нам надо остановить Веру. Ты сможешь нам помочь?

– Паула сделала себя руководителем. Вера не училась, но никто не учился…

– Ты сможешь нам помочь?

– Помочь в чем?

– Уйти в Радужный город.

И освободиться от родителей.

– Бамбук еще умнее… Вы будете делать то, что он захочет.

– Бамбук не так плох. Ты его даже не видел.

– Плох, плох. Заставит вас остаться.

– Он просил меня остаться. Ему нужна вода, нужны дары, нужны мы. Стекловарам бамбук очень нравился: по городу это заметно. Хуже, чем здесь, быть не может.

Он вроде бы смотрел на меня, но я не была в этом уверена.

– Помоги нам, – попросила я. – Скажи правду. Больше ничего от тебя не нужно.

– Сказать правду… – Он неуверенно кивнул. – Да… правду.

– Спасибо.

– Ваше будущее, не мое.

Вид у него был несчастный. Я поцеловала его в здоровую щеку.

Блас сказал мне, что он поправится, – что инсульт не настолько обширный. Он похлопотал над моими царапинами и притворился, что поверил, когда я сказала, что больше ничего не болит. Я старалась об этом не думать, но не могла прекратить – и думала не только о себе.

– Это неправильно, – сказал он. – Что будем делать?

– Увидишь, – ответила я.

Вот только я все еще не знала точно, что именно сделаю. Как отреагируют родители, когда Октаво заговорит? А дети? Мы, дети, уважали Октаво, а некоторым он нравился. Но родители попытаются нас прижать. Снова.

Когда я уходила из клиники, Октаво дремал. Я прошла к себе домой через крошечное скопление уродливых хижин, служивших нам домом. Растения нас подкупали, но они нас не били и на нас не нападали. Алеша ждал меня в моей комнате и ночью крепко обнимал каждый раз, когда я просыпалась, дрожа: мне снилось, что я на поле с эспарто.

Утром мы узнали, что Октаво умер. В это время с ним была Вера. Многие дети усомнились в ее словах, и, когда я шепотом рассказала им про город, про плоды, про то, что Октаво сказал и что собирался сказать, они поняли, что произошло на самом деле. Родители знали про город и инопланетян и боялись – так боялись, что готовы снова убивать. Кто станет следующим? Их надо остановить – и я могу это сделать. Я приготовилась.

Октаво хоронили тем же вечером. Мы шли со скоростью самого медлительного из родителей: они ковыляли со своими палками и костылями через поля, сверкающие светляками. Эти поля, эти жалкие пятна зелени, были их единственной надеждой и единственным достижением. Слышны были только рыдания, и я тоже плакала: по Октаво, по тому, как все плохо. На меня напали. Джулиана и Октаво убили. Если я ничего не предприму, все станет только хуже.

Октаво опустили в могилу рядом со снежными лианами, которые он ненавидел.

– Он больше других хотел Миру успеха, – сказала Вера. – Он искал съедобные растения, помог нам понять свое место в нашем новом доме и то, как жить здесь в мире. Он дарил нам взаимное доверие и поддержку, чтобы мы могли жить новой общиной и создать новое общество.

Она цитировала конституцию – слова, в которые не верила. Я приготовилась.

Она повернулась поднять лопату, лежавшую у могилы, даже не думая, что кто-то еще заговорит – и уж тем более не я.

– Октаво был лжецом, как и остальные родители, – сказала я.

Она повернулась:

– Как ты смеешь!

– Вы все знаете, что город существует – всегда это знали.

Она подняла лопату, словно оружие, оскалив зубы. Она стояла в нескольких метрах от меня. Я бросилась к ней, доставая из-под рубашки нож с отравленным лезвием.

Морщины на ее лице собрались волнами. Она заорала:

– Назад!

Она не заслуживала повиновения. Я отпихнула лопату. Она упала.

– Остановите ее! – завопила Вера. – Она не смеет!

Но я видела только все то, что уже случилось, – и все то, что я могу прекратить. Я подняла нож – и опустила его. Лезвие отвратительно проехалось по ее ребрам, и она завыла, словно летучая мышь, пока я не повернула нож и обеими руками не пропихнула лезвие в нее, а потом столкнула ее в могилу. Я набрала в легкие воздуха.

Это было еще не все.

Когда я повернулась, Алеша и Блас пытались скрутить Росса, Вериного сына. Брайен уже валялся на земле и орал, а Николетта стояла над ним, держа его палку, словно дубинку. Родители верещали, что я нарушаю то и это, а Николетта и Синтия кричали им, что я права. Маленькие внуки визжали, а Хиггинс стоял впереди них, грозя родителям кулаками.