Впрочем, Гром на веранде — это уже полдела. Через дверь не войти незамеченным. Ну, конечно, это вряд ли, не дураки же они… Однако страховка лишней не будет. И еще…

— Слушай, Наташа, — сказал я. — Ты свет особо не зажигай, шторы задвинь и возле окон старайся не мелькать.

Она вытаращила глаза:

— То есть?! Ты хочешь сказать?..

— То самое и хочу сказать. Как бы не стать мишенью.

Наташа продолжала смотреть очумело, потом слегка нахмурилась:

— Да уж прямо так?..

— Так не так, а лучше перестраховаться.

Она недоверчиво хмыкнула, но послушалась. Видимо, она уже привыкла к тому, что я попусту говорить не буду.

Ну и, наконец, мы вооружились чаем, пирогами, порезанными на аккуратные ромбовидные дольки. И в полутьме, при свете ночника, взялись за логический анализ.

— Ты знаешь, — с очевидным интересом сказала Наташа, — мы вот с тобой поговорили, я стала вспоминать… и начали подробности всплывать…

Это действительно было интересно. Сейчас вдруг стали фиксироваться детали, не замечаемые в состоянии шока. Когда ее забросили в машину и помчались, тот, который это сделал, сказал: «Не ори, паскуда, а то морду изрежу!» И показал нож. Нож этот был типа стилета, тонкий, обоюдоострый, с полосатой рукояткой…

— Погоди, — прервал я. — С этого места подробнее. Про полосатую рукоятку…

Из дальнейшего рассказа я понял, что бандит запугивал Наташу самоделом «зоновского» производства. Она сама называла оружие «финкой» — что простительно ввиду расхожести этого словечка. Разумеется, настоящий финский нож, «пуукко», не такой, у него гораздо более сложная форма лезвия. А этот, судя по описанию, был кустарно, хотя и умело выточен из какой-то подвернувшейся под руку более или менее подходящей железяки — типичное «творчество» осужденного в местах лишения свободы.

— Слушай, — сказал я, — а по их речи ты не заметила, что они уголовники? Это же чувствуется.

Это, конечно, чувствуется, и потому Наташа уверенно сказала, что нет. Наверняка бы она обратила внимание на жаргон. И раз его не было, значит, не было. А вот местный диалект у обоих присутствовал — торопливый окающий северный говорок. Здешние, это точно. При этом водитель практически рта не открывал, много пять-шесть слова сказал. Основным говоруном был второй, с ножом.

— Такая сволочь! — пожаловалась Наташа. — Такие гадости мне говорил! Ты представляешь?! Я взрослая женщина, мать почти взрослого сына… А он мне: мы, говорит, тебе, су… Гм! Если не скажешь все, что от мужа слышала, мы тебе, суке, сиськи отрежем, а кошелку твою паскудную совсем распотрошим… Представляешь, каково было такое слушать? Мне хоть и страшно было, а я про себя так возмущена была!

— Который тебя в заложники взял — это он угрожал?

— Тот самый, да. Второй-то молчал почти все время… Да, ты знаешь, вот тоже теперь начинаю понимать!..

Начала понимать Наташа то, что привезя ее в тот самый деревенский дом, разбойники явно ожидали еще кого-то. Ее почти не допрашивали, только запугивали, явно стремясь подавить психику. Наверняка с их стороны это была правильная тактика: сломать волю жертвы. Но они не учли того, что от такого нажима у слабой и глуповатой женщины вдруг родилось обратное…

Здесь Наташа уставилась на меня широко открытыми глазами — и я понял, что она вновь открыла в себе то, о чем не подозревала раньше. Вот он, экзистенциализм в чистом виде: пограничная ситуация — и у человека третий глаз открывается. Он видит то, о чем бы раньше отродясь не подумал.

— Знаешь… — произнесла она, — вот только теперь дошло… У меня ведь это от мамы, наверное. Она такая бесшабашная была, отчаянная, ничего не боялась. Вот с ней такое случись, так я думаю, она бы их материла без устали, да в рожи им плевала. Я все-таки не такая, во мне запала меньше. Но и во мне это проснулось!

И дальше, по ее словам, в ней пробудилось некое горделивое ожесточение. Затолкав пленницу в дом, бандиты связали ее, рот завязали, предупредив, чтобы не смела «вякать», и тот говорливый гад еще раз не упустил случая напомнить про «кошелку». В таком виде положили на кровать с одним матрацем без покрывала, без подушки, а сами стали совещаться.

Наташа призналась, что сначала от злости, вредности и в знак протеста хотела обоссать ихний матрац, но потом рассудила, что не пойдет. И самой будет гадко, и протеста большого не выйдет. Немного осмотревшись, она обнаружила, что дом запустелый, паутина под потолком… Явно чужое, временное помещение. Поэтому, увы. Если таким способом даже и вывести матрац из строя, то этим сволочам никакого ущерба не нанесешь.

Тогда она стала вслушиваться.

Те говорили приглушенно, вполголоса, но из разговора можно было понять, что они ждут какого-то «босса»…

— Погоди, — перебил я довольно бесцеремонно. — Это точно?

— Конечно!

Я кивнул.

Ну, где-то примерно такого и следовало ожидать. Эти двое — местные уроженцы, видимо, не слишком желающие работать, а желающие легких денег и сладкой жизни… Такие и попадаются на вражеские крючки, не думая о том, что легкие деньги ведут к тяжким последствиям…