Шрифт:
Машина разворачивается, плавно едет обратно. Я вижу знакомые ворота зеленого цвета, знакомый фасад. Моя улица, мой дом, мой мир. Но он почему-то до рези чужой и холодный…
Останавливаемся, я делаю шумный выдох и жмурюсь. Дико страшно. Сердце пытается бороться и шептать, что этого все еще не может быть. Он бы так не поступил. Только не в ваш дом…
Но что-то в этот раз все-таки громче, потому что мне страшно.
Требуется пара минут, чтобы решиться открыть дверь. Когда я вылезаю на улицу - ноги ватные. Мир в блюре…
Серьезно. У меня рябит перед глазами, я пошатываюсь, я разлетаюсь.
Иду на ватных ногах, не своими пальцами ввожу код на замке калитки, открываю ее будто бы во сне.
Дорожка. Она мокрая от дождя. Раньше я бежала домой вприпрыжку, а теперь…теперь только так. Я иду к дому, как к месту своей казни. Каждый шаг дается с трудом, страх растет с геометрической, слишком резвой прогрессией, но я иду. Это сложно, но я иду вперед…
Открываю дверь - не заперта. И сразу происходит сразу несколько моментов: во-первых, в доме стоит оглушающий тишина. Во-вторых, чужие туфли аккуратно стоят рядом с моими.
Какое кощунство…
Заглядываю внутрь, как вор. Тишина продолжает давить, а я продолжаю надеяться, что сейчас увижу их на кухне.
Просто. Будьте. На. Кухне.
На. Кухне.
Молитвы прерываются жестко. Тихим, сладким стоном со второго этажа, и это, наверно, похоже на состояние, когда на тебя обрушивается весь мир.
Я смотрю на лестницу, а там только тьма…
Короткий смешок.
Еще один стон.
Состояние абсолютного морока. Я будто плыву в киселе, дрожащими пальцами хватаясь за поручень.
Это не он там. Она приехала со своим любовником, а он по старой дружбе просто ее прикрывает. Вот и все. Вот и все…
В моменты отчаяния мозг способен на особо изощренную ложь. Отрицание, как первая ступень принятия разрушающего события - особенно прекрасна, согласитесь. Пребывая в ней, ты согласишься на любой бред, лишь бы не признавать действительность…
Она бьет меня сама. Жестко, грубо и наотмашь.
Реалии - это про жестокость; и жизнь - это тоже про жестокость.
На нашей постели сидит Рома. Перед ним на коленях стоит полуголая Кристина. Одна ее рука проводит по его прессу, задевая все татуировки, которые у него есть. Задевая мою-его кожу. Наслаждаясь моим-его теплом.
Она быстро двигает головой. Она стонет. А он…откинув голову назад и прикусив губу, наслаждается этим, запустив ей в волосы свою пятерню.
Он наслаждается другой женщиной там, где еще утром обнимал меня. Вот так цинично и жестоко, в сакральном месте для любой пары, он разрушает нашу связь, наслаждаясь другой женщиной…
Вот это мощный селфхарм, согласитесь. Те, кто режут себе кожу, нервно курят в сторонке, по сравнению с тем, что я сделала сегодня. Хах, новички наивные. Вот та боль, которую ни одно лезвие не сможет причинить никогда. Вот она...
«Взрыв атомной бомбы»
Лера
Внутри меня жжет.
Точка.
Я не могу дышать.
Точка.
Мне больно.
Точка.
На самом деле, все это жалкие слова, которые нихрена не описывает мое состояние. И я не шучу, они действительно выглядят слишком блекло, потому что…это лишь фон и призрак от той мясорубки, которая перекручивает меня изнутри.
Жестокая жизнь превратила весь мой внутренний мир с воспоминаниями по полочкам в гребаную мясорубку. Она с хладнокровием маньяка хватает все без разбора и швыряет в жерла одной, отвратительной измены.
Я на острие.
Еле балансирую на грани падения. Мозг как будто бы закоротило, и я совсем ничего не понимаю. Просто дышать не могу, просто меня трясет и по кусочкам, просто сердце долбит в мозжечок.
Я сбегаю по лестнице, спотыкаюсь и чуть не падаю.
– Лера, осторожней!
Его голос режет раскаленным ножом. И бам!бам!бам!
Я не хочу этого помнить, но воспоминания, как гребаные цыгане: смотри, смотри, смотри! От них хрен отмахаешься, они заставляют меня смотреть. И нет, я не расистка, если что, просто в моем городке с цыганами было особенно тяжко. Местный табор был самой настоящей ОПГ (в чем, собственно, и было дело) и творил разную дичь. Остальные их боялись, но ничего сделать не могли, как это часто бывает. Помню, мне мама всегда говорила: не смогла сбежать?! Притворись тупой, глухой, слепой, да хотя бы неадекватной! Но никогда с ними не заговаривай! Даже если попросят дорогу объяснить! Поняла?
Тон ее был серьезным, и я поняла. Всегда сбегала, как только видела хотя бы кого-то из них, но что делать сейчас? Тогда цыгане были обычными людьми, а сейчас они - мои собственные глаза и картинки, которые этими глазами отпечатались на мозге, как отвратительное клеймо.
Колени. Глубокий захват. Ее голые, блядские сиськи. И Рома. Который этим наслаждался на нашей постели. Память - злодейка. Как от нее сбежать? Она будто насилует мою душу огромным, раскаленным страпоном с особым остервенением.