— А мотив знаешь?

Глеб пожал плечами.

— Увы. И в этом нет ничего удивительного. Вряд ли кто-то из этих свистунов дожил до восемнадцатого года. С такими-то привычками, да при тогдашней плотности артиллерийского огня…

Он ловко обвязал купленной час назад в галантерее золотой нитью начищенный до роскошного ювелирного блеска пистолетный патрон в медной гильзе и повесил его на еловую ветку, что вместе с тремя или четырьмя своими товарками торчала из трехлитровой банки с водой. Банка была кокетливо обернута куском камуфляжной ткани, стянутой кожаным ремешком от портупеи, а на ветках, легонько покачиваясь, висело не меньше двух десятков сверкающих, как золотые безделушки, патронов — пистолетных, автоматных и даже винтовочных. Ирина, увидев такое новогоднее украшение, вместе с ним выставила бы мужа за дверь и не впустила бы обратно, пока не убедилась бы, что «эта гадость» благополучно выброшена на помойку. Но дело происходило на конспиративной квартире Слепого, которого данная икебана с милитаристским уклоном вполне устраивала, так как выглядела, на его взгляд, очень нарядно, а главное, весьма уместно в этом оборудованном по последнему слову техники логове наемника.

Оглядев получившееся у него сомнительное произведение искусства и придя к выводу, что добавлять ничего не следует, не то как раз все испортишь, Глеб перевел взгляд на Федора Филипповича. Генерал выглядел усталым и осунувшимся, из чего следовало, что он либо нездоров, либо принимает какую-то очередную служебную неприятность слишком близко к сердцу. В сочетании с внезапно проснувшимся интересом к любимой мелодии британских пехотных командиров Первой мировой это было довольно зловещим признаком, и Глеб почувствовал, что предпраздничное настроение ему вот-вот подпортят, причем, как водится, основательно.

— Да, легендарные были люди британские взводные командиры, — подтверждая его догадку, снова заговорил Потапчук. — А какая у них была любимая поговорка, помнишь?

— Еще бы не помнить, — сказал Глеб. — «Вперед, бездельники! Или вы хотите жить вечно?» К чему это вы, Федор Филиппович?..

— Считай, что этот вопрос задали нам с тобой, — после долгой и довольно тягостной паузы предложил генерал.

— Кто задал?

Потапчук помолчал еще немного.

— Это что, так важно для тебя? — поинтересовался он наконец.

— В общем, да, — осторожно ответил Сиверов.

— Ну, допустим, страна, — сказал генерал. — Наша, разумеется.

— Это понятно, — пробормотал Глеб. — Если б с таким вопросом ко мне обратился Конгресс Соединенных Штатов или даже весь американский народ, я бы точно знал, что ответить. Вернее, куда послать…

— А так — не знаешь?

— А так — не знаю. Страна — это, знаете, как-то расплывчато. Страна все время задает какие-то вопросы, к чему-то призывает, на что-то жалуется, и все это на миллион разных голосов, так что в целом получается одна сплошная какофония…

— Ну, понес, понес!..

— Не я первый начал, — кротко напомнил Глеб. — Если у вас для меня работа, так и говорите. А то устроили здесь философский диспут пополам с исторической викториной «Умники и умницы», а потом я же и виноват…

— Хороша елочка, — внезапно сменил тему разговора Потапчук. — Только уж очень взрывоопасная. Пожарника на тебя нет!

— Угу, — промычал Слепой. — Вы на меня еще санэпидемстанцию натравите. Пускай обследуют мой тайник с оружием на предмет санитарии и гигиены. А то вдруг я кого-нибудь замочу из плохо простерилизованного ствола!

— Кстати, о стволах и всем прочем, — проигнорировав попытку агента пошутить, сказал генерал, и Глеб с облегчением подумал: «Наконец-то!» — Помнишь, в твоей жизни был период, когда ты охотился на генералов?

Глебу не без труда удалось сохранить непроницаемое выражение лица, и он уже далеко не впервые порадовался, что глаза у него спрятаны за темными очками. Вот так вопрос! Да, такой период в его жизни действительно был, но они с Федором Филипповичем старательно избегали этой темы, поскольку в то время Потапчук являлся одним из тех, на кого небезуспешно охотился взбунтовавшийся агент по кличке Слепой. События тех дней были табу, и упоминание о них, прозвучавшее из уст генерала, Глеб воспринял как еще одно очень недоброе предзнаменование. Воистину, загадки, которыми сегодня изъяснялся Федор Филиппович, звучали чертовски мрачно! Их даже не хотелось отгадывать…

— Навык не утратил? — продолжал Потапчук, верно истолковав молчание Глеба.

— А чего его утрачивать? — стараясь говорить легко и небрежно, удивился Глеб. — Генерал — такая же мишень, как любой другой человек. Разве что более крупная, — он показал руками, какая это крупная, солидная мишень генерал, отставив ладони на полметра от боков, — и менее подвижная. Прицелился, нажал — и ваших нет. А что, кто-то из коллег ни в какую не хочет уходить на пенсию?

— Есть один человек, — медленно, словно все еще не будучи до конца уверенным в том, что этот разговор следует довести до логического завершения, произнес Федор Филиппович. — Его все равно уберут, причем в самое ближайшее время. Он вызвал подозрение, и на нем поставили крест. Короче, он уже покойник, хотя еще продолжает барахтаться. Но, если мы с тобой возьмем его ликвидацию на себя, это поможет нам заработать пару очков… Черт, гадость какая! Говорю, а во рту такое ощущение, будто дерьма наелся!

— Так, может, не стоит связываться? — осторожно предложил Глеб. — Подумаешь, пара очков!

Вместо ответа генерал поднял с пола свой потрепанный портфель, щелкнул замочком и, откинув матерчатый клапан, положил на крышку журнального столика фотографию.

— Михаил Андреевич Скориков, — сказал он. — Генерал-майор ФСБ, правая рука генерал-лейтенанта Прохорова.

— Видная фигура, — сказал Глеб. — А он на нас не обидится? Я имею в виду, вдруг правая рука ему не менее дорога, чем левая?