— Ну и не обращался бы ни к кому, — посоветовал Федор Филиппович, не испытывавший ни малейшего сочувствия к этому типу, который явно заигрался в какие-то грязные игры, а когда впереди замаячил проигрыш, начал метаться в поисках спасения.

— Ты меня удивляешь, — сказал Скориков и, бросив под ноги окурок слишком быстро сгоревшей сигареты, энергично и зло, как маленькую кусачую тварь, вдавил его в мокрую пашню подошвой ботинка.

— Правда? — иронически изумился Федор Филиппович.

— Правда, — сказал Скориков, игнорируя его иронию. Он закурил новую сигарету и жадно затянулся. — Чертова американская трава, — пояснил он, для полной ясности показывая Потапчуку сигарету, — курю-курю, а накуриться не могу. Ненавижу все американское!

— Особенно доллары, — подсказал Федор Филиппович.

— Да, представь себе, особенно!

— Это бывает, — утешил Потапчук. — Я, например, с детства в рот не беру жареные лисички. Однажды пожадничал, объелся ими до рвоты и с тех пор смотреть на них не могу. А когда-то просто обожал.

— Завидую, — сказал Скориков, прикуривая еще одну сигарету от окурка предыдущей, истлевшей со скоростью бикфордова шнура. — Хорошо, когда сам объешься. А когда другие жрут в три горла, а рвет тебя, — это, брат, совсем другая песня.

Федор Филиппович с огромным трудом подавил внезапно вспыхнувшее желание попросить у Скорикова сигарету и, следуя его примеру, выкурить ее в три огромные, жадные затяжки. Этот разговор не нравился ему все больше с каждым произнесенным словом, и на какое-то мгновение он даже пожалел, что явился на эту встречу безоружным и без пресловутого диктофона. Ей-богу, проще всего было бы треснуть этого болвана рукояткой по темечку, загрузить в машину, отвезти обратно в Москву, прямиком на Лубянку, волоком втащить в кабинет генерал-лейтенанта Прохорова, швырнуть Павлу Петровичу под ноги и сказать: дескать, у вашего пса поехала крыша, разбирайтесь с ним сами…

Вызванные таким бесчеловечным поступком угрызения совести он бы как-нибудь пережил. Совесть любого генерала, особенно если речь идет о генерале госбезопасности, сговорчива. Другое дело, что ее не следует беспокоить по пустякам; если напрягаешь свою совесть, от этого должна быть хоть какая-то, пусть минимальная, польза. А посетившая Федора Филипповича садистская фантазия, даже будучи успешно воплощенной в реальность, пользы принести не могла. Скорикова, вероятнее всего, шлепнут в любом случае. Если его сейчас не выслушать, он унесет свой поганый секрет в могилу, а его шеф, генерал-лейтенант Прохоров, в любом случае будет уверен, что Федору Филипповичу этот секрет известен. И, поддавшись сейчас искушению отмахнуться от Скорикова, генерал Потапчук окажется в незавидном положении человека, вынужденного в глухую полночь с завязанными глазами играть в жмурки с тигром-людоедом в герметически закрытом угольном бункере…

— Мне действительно не к кому больше обратиться, — продолжал Скориков. Он выбросил очередной окурок, полез в пачку, обнаружил, что она пуста, достал из другого кармана новую и нетерпеливо разодрал обертку. Ветер подхватил невесомый клочок прозрачного целлофана и поволок его по стерне, то и дело ненадолго приподнимая в воздух. — Знаю, что ты мне не друг, догадываюсь, что обо мне думаешь… Обсуждать это сейчас некогда, и оправдываться не стану. Жил, как умел. Все мы, знаешь, не без греха, даже ты. Но ты, если и грешил, то совсем по другой части. Потому я к тебе и пришел.

— Давай без предисловий, — ежась под порывами пронизывающего ветра, попросил Федор Филиппович. — Не хватало еще в придачу ко всему этому геморрою воспаление легких заработать. Ясно уже, с чем ты явился. Наворотили дерьма выше крыши, а разгребать предлагаете мне?

— В общем, да, — признался Скориков. — Таких, как ты, в нашей конторе немного. Всегда было немного, а уж теперь-то…

— Каких «таких»? — спросил Федор Филиппович.

— Которые помнят, для чего у них погоны на плечах, — уточнил Скориков.

Потапчук не стал сдерживаться и коротко, но очень энергично выругался матом, поскольку это был единственный способ предельно сжато и в то же время исчерпывающе выразить все, что он думал и чувствовал по этому поводу.

— Не спорю, — согласился генерал Скориков. — По форме грубовато, но суть схвачена верно.

— Прохоров? — спросил Федор Филиппович.

Скориков криво усмехнулся.

— Я в этом деле — шестерка, — сказал он, — хотя и козырная. А Прохоров, Павел наш Петрович, хоть и генерал-лейтенант, и с директором на «ты», потянет не больше чем на десятку.

— Лучше б ты меня пристрелил, — повторил Федор Филиппович.

Скориков пожал плечами.

— У тебя что, пистолета нет? — спросил он. — Тогда возьми мой… Я к тебе пришел, потому что ты бы рано или поздно сам на это наткнулся и обязательно заинтересовался. Так и влез бы в дерьмо обеими ногами. Тебя бы еще на дальних подступах загасили, а ты бы даже и не понял за что…

— А теперь, значит, буду знать, — сказал Федор Филиппович. — Ну, спасибо. Так чего же вы, ребята, с вашим Прохоровым натворили такого?