— Он будет нам очень благодарен, — сказал Потапчук. — Только его благодарность, знаешь… Словом, имей я выбор, я бы без нее с удовольствием обошелся.

— Вы хотите сказать, что вынесенный этому Скорикову приговор — штука заразная? — подсказал Глеб.

— Заразнее птичьего гриппа. Ты еще можешь избежать заражения, про тебя никто не знает, а я… Словом, я уже инфицирован.

— Ого, — сказал Глеб и сел ровно, тихонько скрипнув кожаной обивкой кресла. — А лекарство?..

— Лекарство добыть труднее, чем молодильные яблоки или смерть Кощееву. Если оно вообще существует, это лекарство… Кое-какие наметки у меня имеются, но все это… так…

Федор Филиппович неопределенно покрутил в воздухе раскрытой ладонью, показывая, чего стоят имеющиеся у него наметки. Глеб внимательно посмотрел на него поверх очков и принялся без необходимости разглядывать фотографию генерала Скорикова.

— Рассказывайте, — предложил он через некоторое время. — Или это секрет?

— Конечно, секрет, — вздохнул Федор Филиппович. — А ты уверен, что хочешь его узнать? Сделаешь шаг, и дороги назад уже не будет.

— Первая заповедь уважающего себя солдата: своих на поле боя не бросают, — напомнил он.

— Это дерьмо, а не заповедь, — скривился Потапчук. — Продукт нашего времени. Каких-нибудь сто лет назад об этом никто даже не думал, потому что солдат, взятый противником в плен, мог рассчитывать на вполне цивилизованное, человеческое обращение. А потом пошло — Корея, Вьетнам, Афганистан, Чечня, пытки, промывание мозгов… Отсюда и твоя заповедь. Нашел на что ссылаться!

— Но мы-то живем не сто лет назад, — заметил Глеб, — и я лично эту заповедь усвоил раньше, чем параграфы строевого устава. Так что не покушайтесь на святыни, товарищ генерал-майор! Лучше рассказывайте, каких таких дел опять натворил наш генералитет.

— На этот раз, — печально сообщил Федор Филиппович, — наш генералитет просто выполнял приказ. И не только наш, кстати.

— Ах, приказ! — неизвестно чему обрадовался Сиверов. — Их бин дойче зольдат, йа?

— Вроде того, — кивнул генерал. — В смысле, натюрлих яволь. Вот этот Скориков, — он постучал пальцем по фотографии, — почти ровно четыре года назад получил задание сопровождать некий груз. Принять груз под охрану он должен был на территории Грузии, а сдать, сам понимаешь, у нас, в России. Груз прибыл точно по расписанию на тяжелом транспортнике ВВС США в сопровождении звена истребителей и подразделения одного из американских флотов, расквартированного на территории Турции.

— Ого! — вставил Глеб, не скрывая изумления. — Это ж целое вторжение! Ну ладно, транспортник. Но истребители, корабли… Это же готовый международный скандал! Странно, что я ничего об этом не слышал.

— Молодец, — сказал Потапчук, — зришь прямо в корень. Об этом никто ничего не слышал, даже я. Конечно, были люди, на глазах у которых все это происходило, но все они имели приказ: молчать и не препятствовать, а потом забыть. Даже те, кому было поручено сопровождать груз, ничего не знали о его характере. Скорикову были обещаны генеральские погоны, теплое местечко в управлении и приличное денежное вознаграждение, а остальные были просто спецназовцы, привыкшие работать на чужой территории и не задавать вопросов.

Глеб беззвучно поднялся и, задумчиво кивая, направился в угол, к кофеварке. Он стоял вполоборота к Федору Филипповичу и методично совершал предшествующие употреблению любимого напитка манипуляции. То, как он это делал, напоминало процесс приведения в состояние боевой готовности некоего секретного оружия; впрочем, данная ассоциация могла быть вызвана тем, что Федор Филиппович знал, с кем имеет дело. Глеб самым естественным образом ассоциировался с оружием просто потому, что сам являлся оружием — безотказным, высокоточным и мощным.

— Скориков принял груз, — продолжал генерал. — Груза оказалось много — полный самолет, больше ста тонн. Так что в путь тронулись целой колонной, с двумя бронетранспортерами сопровождения. А где-то в приграничном районе у них вышел какой-то инцидент с российскими миротворцами. В результате упаковка груза была слегка повреждена, и Скориков обнаружил, что везет, оказывается, шесть фур, доверху набитых стодолларовыми купюрами.

— Одну секунду, — быстро перебил его Слепой. — Разрешите, я сам… В этом странном способе считать доллары не тысячами или даже миллионами, а тоннами мне чудится что-то до боли знакомое… А! Сенатская комиссия по Ираку, верно? Они, кажется, как раз сейчас пытаются дознаться, куда, черт подери, подевались триста шестьдесят две тонны новеньких, хрустящих долларов, выделенных в помощь Ираку как раз перед тем, как наш клиент получил генерал-майора… Если я правильно понял, речь идет где-то о четырех с половиной — пяти миллиардах…

— И один из них, если не все полтора, похоже, по сей день припрятаны где-то на территории Российской Федерации, — закончил за него Потапчук.

— Ловко, — холодно констатировал Глеб. — Очень ловко! Чтобы спрятать такую, пропади она пропадом, гору наличных, нужен очень большой тайник. А большего тайника, чем Россия, на сколько-нибудь приличном удалении от Вашингтона и ФБР, пожалуй, днем с огнем не сыщешь. Да еще такого надежного. Даже слишком. Что-то я не припомню, чтобы хоть кому-то удавалось забрать деньги, положенные в этот тайник. Это все равно что прятать щепотку соли в ванне с горячей водой: спрятать-то спрячешь, а вот найдешь ли потом?