– Все это не так уж и важно. Сегодня У ил уже никуда не поедет. Он вообще будет сидеть дома до конца недели.

Ричард выпрямился и устремил на нее встревоженный взгляд.

– Что с ним случилось? Уж не заболел ли?

Элисса покачала головой:

– К счастью, нет. Просто он наказан. Он, видишь ли, позволил себе сегодня утром выругаться.

– Позволил себе выругаться? – переспросил Ричард с таким облегчением, что можно было подумать, будто брань была для него столь же несущественным проступком, как не застегнутая до конца курточка. – И это все?

– Исходя из того, что он сказал, неделя без прогулки вполне справедливое за это возмездие.

– Что же он такого сказал, что так тебя опечалило?

– Некое выражение, которому его научил ты.

– Выражение, которому научил его я? – Тут Ричард наконец понял, что она имела в виду. – Ах это? Там, на конюшне?

– Да, на конюшне.

– А он сказал тебе, почему я выругался?

– Он сказал только, что ты очень разозлился.

Ричард едва заметно улыбнулся.

– Я наступил на навозную кучу и сразу же, так сказать, на это отреагировал, то есть чертыхнулся. Полагаю, что моя реакция при сложившихся обстоятельствах была вполне естественной.

– Я не понимаю, почему вы считаете брань естественной реакцией на жизненные обстоятельства, милорд, – сказала Элисса. – Богохульство суть проявление слабости.

Если бы она только знала, какие чудовищные ругательства и богохульства слышал он в детстве, то бранные слова, которые он произнес на конюшне, показались бы ей невинным лепетом.

– В тот момент я не помнил себя от злости. Но почему выругался Уил?

– Потому что ты уехал кататься без него.

– В таком случае я виноват даже больше, чем думал, а потому прошу прощения не только у тебя, но и у Уила. Позже я лично принесу ему свои извинения.

– Извинения часто произносят автоматически. Если человек не понимает, как разлагающе действуют богохульства на неокрепшую детскую душу, все эти жалкие слова – пустой звук.

Ричард вздрогнул.

– Думаешь, я не понимаю, как реагируют люди на те или иные слова? Чушь! Я – сочинитель. Уж мне ли не знать о силе воздействия слова на человека!

– У тебя не было собственных детей, а потому твоему пониманию недостает глубины. Быть может, тебе лучше не ездить больше с Уилом на верховые прогулки? Кто знает, чему ты можешь научить мальчика, даже об этом не подозревая?

– Чему же, по-твоему, я могу его научить? Мерзостям?

Наставлю его, так сказать, на путь греха и порока?

Элисса поджала губы и промолчала.

Ричард подошел к ней, схватил за плечи и прошипел:

– Ты, значит, полагаешь, что я способен научить твоего сына бог знает чему? Думаешь, я растлю его, как в свое время растлили меня?

Лицо Ричарда исказилось, он замолчал и, ни слова не говоря, вышел из комнаты.

Пытаясь сдержать охватившие его чувства, Ричард вышел в холл, подошел к камину и, положив руку на мраморную каминную полку, несколько раз глубоко вздохнул. Если бы Элисса только знала…

Но она не узнает. Не должна узнать!

Он услышал шаги и повернулся. Ему хотелось видеть Элиссу, но в то же время он боялся прочесть в ее взгляде непонимание и осуждение.

На лестнице стоял Уил. В его глазах отражались страх и удивление.

Что бы там ни случилось между ним и Элиссой, ребенку об этом знать не следовало.

Изобразив подобие улыбки, Ричард направился к мальчику, который тоже улыбнулся ему, хотя улыбка получилась невеселая.

– Боюсь, мое отсутствие вызвало в доме целый переполох, – сказал Ричард, присаживаясь на ступеньку рядом с мальчиком.

Несмотря на мрачные мысли, которые одолевали Ричарда, он не мог не признать, что при виде Уила его охватили теплые отеческие чувства – так, во всяком случае, ему казалось: ведь, как совершенно справедливо утверждала Элисса, собственных детей у него никогда не было.

Оглянувшись, Уил с заговорщицким видом прошептал:

– Мама, наверное, на тебя тоже рассердилась?

– Рассердилась, и даже очень, – вынужден был признать Ричард.

«Вот именно, что очень, – подумал Ричард. – Уж не приревновала ли она меня, чего доброго, к Антонии? Да нет, этого не может быть. Разве она не понимает, что Антония не стоит даже ее мизинца?»

– Не надо было мне ругаться, – пробормотал Уил.

– Да и мне не стоило этого делать, – сказал Ричард и с улыбкой протянул мальчику руку. – Нам следует заключить с тобой договор – никогда не ругаться, как бы ни были мы разозлены или опечалены. Мужчина должен и поступать, и говорить; как джентльмен, – при любых обстоятельствах. Идет?

Уил кивнул, и они с серьезным видом пожали друг другу руки.

Потом Уил вздохнул и сказал:

– Мама запретила мне кататься верхом до конца недели.