Опять же Воронецкие не скрывают, где намереваются остановиться. И он как бы случайно опять встречает их и предлагает переехать на дачу, которая якобы принадлежит ему. Причем, как вы сами говорите, дачей этот дом назвать сложно. А на так называемой даче их ждет женщина, которая почему-то опасается встречи с полицией и ждет, пока увезут Михаила.

Далее. Убийства происходят именно в тот момент, когда Воронецкие не могут подтвердить алиби друг друга. То есть Михаил уходит, где-то появляется труп, и свидетели запоминают молодого человека, схожего с Воронецким вплоть до пореза от бритвы на щеке.

— Миша порезался на следующий день, как мы приехали в столицу, — сказала Глаша.

— Даже родинку можно нарисовать, — кивнув ей, сказал Олег. — При желании можно порезать и щеку. Так вот, я считаю, что Михаила подставляют, чтобы отвести подозрения от настоящего убийцы и закрыть рот. Брат и сестра не скрывали ни города, ни гостиницы, потому предосторожность с переменой фамилии им помочь никак не могла. Они даже кучера отправили домой, чтобы он их случайно не выдал, но всё было зря, потому что про них уже знали всё. После заманили на так называемую дачу, где Михаила и взяли.

На момент, когда Воронецкие уезжали, тело Федота еще не было найдено, но могли найти вскорости после. И когда стало бы известно, за что Михаила взяли, то можно было бы связать с ним и смерть блаженного. Тогда его сестра может сколько угодно говорить, что это не он, но кто же ей поверит? Виноватый останется безнаказанным, невиновный, возможно, будет повешен. Впрочем, кто знает, Глафиру Алексеевну могли и устранить, если бы она не поспешила ко мне.

Рыкин остановил Котова жестом. Он поднялся с кресла и направился на выход из гостиной. Олег и Глаша провожали его взглядами: он спокойным, она настороженным. Уже у двери сыщик обернулся.

— Желаете ли выпить, господа? Лично я намереваюсь налить себе коньяку.

— Нет, благодарю, мне не надо, — ответил Котов.

— А я бы не отказалась еще от стаканчика с водой, — попросила девушка.

— Как скажете, — кивнул сыщик и вышел.

Глашенька посмотрела на Олега, явно намереваясь что-то спросить, но он отрицательно покачал головой и тихо произнес:

— Всё хорошо, не волнуйтесь, Глафира Алексеевна. Сан Саныч начал нас слушать, это добрый знак.

— Ах кабы так, — со вздохом ответила барышня. — Я ужасно волнуюсь.

Рыкин вернулся с подносом в руках. На нем стоял графин с коньяком, два пустых стакана и стакан с водой. Разместив свою ношу на столе возле кресел, он забрал у Воронецкой пустой стакан и заменил на наполненный. После налил себе коньяка и вернулся на прежнее место. Оставшийся стакан был приглашением для Котова, если тот передумает и решит все-таки выпить.

Сан Саныч глотнул коньяка, причмокнул и заговорил:

— Не буду спорить, Олег Иванович, в вашем изложении есть смысл и логика. Дело и вправду могло обстоять именно так, но отчего вы думаете, что я безоговорочно поверю в эту версию? Я могу понять, почему вы верите ей, хотя оба имени этой дамы могут быть ложным. А актерский дар и очаровательная внешность свое дело сделали, и вот вы доказываете мне, что мы взяли невиновного. Однако я, хоть и не отвергаю, что ваша дама прелестна, под ее чары не подпал, потому вижу то, от чего отмахиваетесь вы. Супруга, сестра, сообщница, это как вам угодно, пытается спасти близкого ей человека.

Олег улыбнулся:

— Хорошо, Сан Саныч, допустим, что всё так, как говорите вы, но! Но, мой друг, с чего бы тогда Глафира Алексеевна пришла ко мне искать помощи?

— Они навели справки о вас и узнали, что мы дружны…

— Возможно, — прервал его розыскник. — Тогда отчего не Федор Гаврилович?

— А хотя бы потому, что он женат, а вы свободны. К тому же вы явно привлекательней Ковальчука, а главное, моложе, — парировал сыщик.

— Но ведь не они подошли ко мне, а я к ним, еще и за два дня до ареста, — заметил Котов. — А за это время им негде было наводить справки, с кем я дружен. Степан мой уехал еще в тот день, когда мы ходили в театр, а швейцары, помимо того, что не знают, где вы служите, так еще и не смеют разводить сплетни. Если только доложили бы сыску, но тогда шепнули бы и мне, что мной интересовалась полиция.

— Вы забываете о силе денег, — усмехнулся Рыкин.

— А вы забываете, что этим делом занимались не только вы, так отчего же они должны были интересоваться именно вами? Этак им бы пришлось отыскивать родных и близких всех служащих петербургского сыска, — теперь парировал Олег. — И не берете в расчет время и само наше знакомство с господами Воронецкими. Если бы в их намерениях было как-то использовать меня, а приманкой использовать Глафиру Алексеевну, то всё вышло бы иначе…

— Но как тогда рассудить ваше знакомство? — прищурился Рыкин. — Молодая красивая женщина сидит в одиночестве…

— И не обращает на меня внимания, — вновь прервал его Котов. — Глафира Алексеевна даже не смотрела в мою сторону и, если бы не моя наглость, то и не позволила бы мне присесть рядом. Да и брат ее выглядел по-настоящему встревоженным и сердитым, когда появился в парке. Да и, в конце концов, Сан Саныч! Они не могли предугадать, что я пойду именно этим путем. Или же хотите сказать, что Глафира Алексеевна каждый день просиживала там на скамейке, а ее брат стоял за углом и выжидал момента, чтобы броситься к нам? Нет уж, голубчик, тут у вас вывернуть не выйдет, и знаете почему? — Рыкин вопросительно приподнял брови: — У нас есть свидетель, и это Федор Гаврилович. Он и подтвердит вам историю знакомства с семейством «Светлиных», и то, что Максим Аркадьевич искал свою супругу, а на следующий день прислал записку с уведомлением, что они прекращают визиты. А то, что записка была, я точно знаю от самого Ковальчука, потому что поймал его как раз в тот момент, когда он направлялся в «Феникс», чтобы уговорить Светлиных посещать его. Наш дорогой друг принял упорство Глафиры Алексеевны как личный вызов. Он очень расстроился, узнав от меня, что они съехали, а я успел побывать в гостинице до него.