Бармен по-прежнему наблюдала за ним, ожидая, когда он сделает заказ.

– Нет, - сказал Эйвери, отступая назад.
– Простите. Просто хотел укрыться от ветра.

Она посмотрела на него, вероятно, гадая, не бездомный ли он.

– Туалеты предназначены только для клиентов.

– Ладно. Никаких проблем.

Эйвери повернулся и вышел, щеки его пылали. Вернувшись в холл, он обнаружил, что находится рядом с бутафорским внутренним двориком, на котором висели маленькие таблички с надписью «алкоголь только после веревки», хотя веревка, о которой шла речь, на самом деле была цепочкой. Посетители занимали три столика. Он никак не мог грациозно перелезть через хлипкую баррикаду и притвориться, что он здесь свой. Казалось, ему снова придется стоять лицом к ветру.

Он повернулся, чтобы уйти, но путь ему преградило пианино.

Оно было старинным, вертикальным, расписанным вручную ярким геометрическим узором. Надпись, напечатанная на компьютере, гласила: «Любезно предоставлено компанией «Пианино Миллера»». Еще одна надпись, на этот раз написанная от руки, гласила: «Пожалуйста, никаких танцев на пианино. «Пианино Миллера» не несет ответственности за травмы». Эйвери улыбнулся, подумав, как часто с этим возникали проблемы.

Он взглянул в сторону магазина пианино, но не увидел и не услышал одинокого сотрудника.

Эйвери подошел ближе к пианино, его сердце бешено колотилось, от странного головокружения у него свело живот. Он словно снова стал старшеклассником, который собирается с духом, чтобы признаться родителям. Он не играл уже много лет. Пианино было больным местом в отношениях между ним и отцом, причиной такого количества ссор, что Эйвери и сосчитать не мог, и, в конце концов, причиной слишком большого разочарования. Эйвери ушел, не желая больше касаться того, что больше не было из слоновой кости.

Но теперь отсутствие музыки в его ушах отошло на второй план по сравнению с мыслью о том, чтобы снова заниматься музыкой.

Кто бы мог подумать? Его отца здесь не было, чтобы увидеть или услышать.

Эйвери медленно сел, его пальцы задержались на клавишах, лаская их, как давно потерянных любовников. Он знал, какой звук издает каждый из них, был наделен некой бесценной интуицией, подсказывающей, как извлечь мелодию из этого самого простого и в то же время самого совершенного из инструментов. Одна клавиша. Одна нота. Один пробел или линия на ключе. Возможно было абсолютно все, от простейших детских песенок до сложных произведений Листа и Рахманинова. В глубине души он больше всего на свете хотел увидеть, сколько еще осталось неиспользованного таланта.

Но как только он сыграл одну песню, он уже не был уверен, что сможет остановиться.

– Ну что, - спросил мужчина во внутреннем дворике, - ты собираешься сыграть нам мелодию или нет?

Это не было вызовом. Скорее дружеской шуткой. Эйвери улыбнулся, хотя какая-то часть его души хотела заплакать.

– Я давно не играл.

Девушка мужчины, загорелая женщина лет под сорок, рассмеялась.

– Мы - легкая публика.

– Что вы хотите услышать?

Они посмотрели друг на друга. Эйвери знал, о чем они думают. Они пытались придумать песню для фортепиано, но у них ничего не получалось. Казалось, что не музыканты никогда не понимали, что на пианино можно сыграть любую песню.

– Что угодно, - сказал Эйвери.
– Просто назовите свою любимую песню.

– Ей нравятся Боуи и старые «Аэросмит», - сказал мужчина.
– Но это, вероятно, не сильно поможет.

Эйвери улыбнулся, в его голове уже звучала знакомая мелодия Аэросмит «Мечтай». Знание о том, как заставить эту песню родиться из деревянного ящика, уже было у Эйвери в голове, готовое к использованию, как бочонки за перегородкой у бармена. Тональность ля-бемоль. Простые аккорды чередуются с постоянным средним До на полутакте. Левая рука опускается очень низко, в основном Фа и До.

И, даже не приняв окончательного решения, он начал играть.

Он умел петь, но это было уже слишком, слишком рано. Он все равно не был уверен, что сможет повторить вокал Стивена Тайлера. Вместо этого он изо всех сил старался подпевать мелодии правой рукой, не сбиваясь с ритма, который исполняла левая. Он устал, его пальцы пропускали бемоли, он спотыкался, подбирая аккорды, которые когда-то давались ему так легко. Его щеки горели от смущения за свои ошибки, но когда он дошел до последней части песни, он понял, что у него получилось. Он заиграл громче, достигая крещендо, слушая слова песни у себя в голове, больше не заботясь о том, кто слушает, а кто нет. Все, что он знал, это то, что было чертовски приятно, наконец-то, снова играть.

Песня закончилась, и сначала его встретила оглушительная тишина, только отдаленные звуки какого-то футбольного матча доносились до его ушей. Затем…

– Срань господня!
– воскликнула женщина.
– Это было потрясающе! Какие еще песни ты знаешь?

Эйвери не ответил ей. Он просто перешел к следующей песне, которая пришла ему в голову, - «Возможно» Ингрид Майклсон, затем «Сказка» Сары Барейлс. Но когда выступление закончилось, он почувствовал, что интерес к нему ослабевает. Слушатели были старше его и, вероятно, не знакомы с его выбором. Это не имело значения, сказал он себе.