— Гм, это понятно. Но при чём тут ваш музей? — продолжил не понимать я.

— То есть как это при чём? Музей и композиции в нём посвящены именно тому времени — завоевательным походам той великой эпохи.

— А при чём тут Наполеон Первый?

— Так я же вам говорил, господин офицер. Именно Наполеон Первый управлял конфедерацией суверенных немецких государств, что были объединены в Рейнский союз.

— Не может быть! — ошарашенно выдохнул я, понимая, что Нобелевка накрылась медным тазом.

— Уверяю вас, — произнёс хранитель музейных экспонатов.

Меня данное заверение не просто расстроило, а буквально полностью выбило из колеи. Героическое звание перового межмирового путешественника улетучивалось на глазах.

Но я, всё так же стараясь не показывать виду, сжал волю в кулак и на всякий случай уточнил:

— А в каком веке это было?

— В девятнадцатом, конечно, — ответил смотритель, вновь удивлённо посмотрев на меня. — А вы думали в каком?

Его слова окончательно вбили клин, разделивший меня с невероятным открытием. Они разрушили буквально все мои планы на будущее, в мгновение ока я остался у разбитого корыта. И речь здесь шла даже не о Нобелевской премии по уже практически готовой к представлению диссертации «О множестве миров и множестве цивилизаций, населяющих нашу галактику, а также параллельные оной». Данную потерю мировой известности я, хотя и с трудом, но всё-таки мог бы пережить, а вот следующее последствие самого настоящего облома пережить мне было намного сложнее. Ведь если этот музей не является нужным для меня музеем Первой Мировой войны, то, значит, я не смогу раздобыть так нужную мне форму русского солдата. И это в свою очередь ведёт к одному — я буду атаковать врага, не будучи комбатантом, тем самым становясь вне закона!

«Ёлки-палки-моталки, вот уж воистину облом! Всем обломам облом, я уж так рассчитывал, что тут будет всё мне необходимое. А теперь все надежды оказались напрасными, и как это я так опростоволосился и даже, хорошенько не удостоверившись, вот так сразу поверил той тётке из картинной галереи?! Наивный! Кстати, а зачем она мне соврала? — Постарался вспомнить её слова. И когда вспомнил, мысленно хлопнул себя по лбу. — Ну конечно, опять подвела меня моя невнимательность. Она же прямо не заявила, что музей посвящён именно Первой Мировой войне! Она просто сказала, что там, мол, находится музей войны. И, в общем-то, она не обманула, музей, и вправду, не мира, а войны. Только не той войны, что мне была нужна!»

Сказать, что я расстроился, это ничего не сказать. Я был просто раздавлен. Мир вновь перестал играть своими красками. Теперь надежды на форму рухнули, и я с минуты на минуту должен был стать преступником.

«Ну нет в этой глуши подходящей формы! Нет — и всё тут. Так что ж мне теперь, фашистов, что ль, не убивать?» — хотел я громко закричать на весь мир.

Разумеется, понимал, что этого делать нельзя. И, держась только на морально-волевых, развернулся и, буркнув: — До свидания, — направился к выходу.

Смотритель, увидел столь явный перепад моего настроения, и, скорее всего, обалдев от этого, следуя на почтительной дистанции, направился провожать меня к выходу.

— Господин Линдеманн, что случилось? Я вас чем-то обидел?

Свои вопросы он задал со всем почтением в голосе и даже осторожностью. Оно и понятно, ведь на его взгляд я секунду назад смеялся, а теперь, неожиданно поникнув головой, чуть не плачу. Нет сомнения, что он начал подозревать о не совсем нормальном психическом здоровье молодого раненого офицера.

И нужно сказать, что отчасти он был прав. Я действительно был нездоров, хотя и не был офицером. Но говорить сейчас мне об этом ни с кем не хотелось. Поэтому, просто ответил:

— Нет! Всё хорошо. Я, пожалуй, пойду.

— А экспозиция? — как мне показалось, с долей обиды произнёс седой немец. — Неужели вам неинтересно посмотреть на оружие и форму солдат, что воевали в той войне?

Я продолжал идти к выходу, весь погружённый в себя и свои горестные мысли. Однако последние услышанные слова, долетев до ушей, вначале заставили меня замедлиться, а потом и полностью остановиться.

Сразу не понял, что произошло. Ещё раз прокрутил в голове услышанное и на этот раз, осознав то, о чём именно идёт речь, резко повернулся, почти подбежал к смотрителю, радостно его обнял и едва ли не выкрикнул:

— Конечно! Давайте же скорее посмотрим то, о чём вы только что мне рассказали! Вы не представляете, как долго я об этом мечтал!

Мой внезапный восторг понять было можно. Сейчас я услышал важные для себя слова и сразу же воспарил духом, получив шанс на надежду. Надежда на войне — это далеко не последнее дело, терять её никогда нельзя. А потому, услышав, что есть вероятность после войны не быть судимым в каком-нибудь завалящим международном трибунале, прямо скажем, обрадовался.

Конечно, можно было предполагать, что все мои тревоги нелепы и неадекватны. Но так подобные рассуждения, сделанные в тепле и на диване, серьёзно воспринимать было нельзя. Для меня, как для бойца, знание о том, что действую в рамках закона, было очень важным. Я помнил из истории, что именно так отдавали сами себе приказы оставшиеся без командира бойцы — «огонь по врагу!». Руководствуясь соображениями о законности, действовали даже партизанские отряды в немецком тылу. Именно это удерживало наших солдат от мародёрства и насилия на немецких землях в сорок пятом. То есть, будет удерживать. Да тьфу. Всё-таки сложно быть путешественником во времени. И вообще мной быть сложно!