— Но брак — самый верный способ этого добиться.

— А что значит «как только я буду свободен»? Ведь он на десять лет старше Амисты и наверняка уже был женат. Вероятно, он держит сумасшедшую жену на чердаке, как в «Джен Эйр»{4}.

— Мрачно, но увлекательно, — согласилась Катинка.

— А упоминание о «происхождении»? Очевидно, Амиста — осиротевшая дочь какого-то аристократа, которая, если бы не коварство Карлайона, стала бы невестой молодого маркиза...

— С другой стороны, возможно, что как раз бедный Карлайон решился на мезальянс.

— А Амиста всего лишь «дочь торговца, хотя и вполне достойного...»

— «Пятно незаконного происхождения не смыть ни знатностью, ни богатством»{5}, — в свою очередь процитировала Тинка.

— То-то и оно. Амиста, как говорит Джейн Остин, «природная» дочь, опека над которой, а заодно и над ее состоянием, досталась Карлайону.

— Едва ли он мог его растратить. Судя по всему, рядом с ними нет ни души.

— Он дождался, когда Амисте исполнился двадцать один год — возможно, это произошло только что — и она сможет выйти замуж (не говоря уже о том, чтобы составить завещание), и тут же сделал ей предложение.

— Интересно, насколько мы правы, — засмеялась мисс Добрый-Совет. Она встала на цыпочки, чтобы посмотреться в зеркало, и прикрепила две розы к тулье своей шляпки. — Я должна это выяснить, даже если мне придется провести в этом году отпуск в Уэльсе...

Пробудила ли переписка с Амистой старую тоску или же это было всего лишь совпадение, но Катинку Джоунс охватило внезапное желание снова увидеть землю предков, где прошло ее раннее детство. Из родственников там остался только двоюродный дед Джозеф, прозванный соседями Джо Джоунс Водяной из-за близости его дома к водохранилищу. Едва ли он часто пользуется водой, думала Тинка, без особой радости разглядывая его весьма непривлекательный облик. Джозеф Джоунс жил в нескольких милях от Суонси и считал этот абсолютно безупречный город немногим лучше Содома и Гоморры{6}. Поскольку он говорил почти только по-валлийски и к тому же притворялся глухим, общаться с ним было крайне трудно. Красные ногти Тинки потрясли его до глубины души.

— Он спрашивает, каким образом вы покрасили их в такой ужасный цвет, — объяснила мрачная старая экономка, с ног до головы облаченная в фиолетовое.

— Я окунаю их в кровь детей, рожденных во грехе, — ответила Катинка, которая была оскорблена в лучших чувствах — ведь она последовала совету колонки мисс Давайте-Будем-Красивыми в воскресном номере, где такой цвет рекомендовался для сельской местности. — Это лучше, чем ногти с черными ободками, — сказала она экономке.

Слух Джозефа Джоунса внезапно улучшился, и он спрятал узловатые руки под лежащим на коленях пледом.

В итоге Катинка переехала в «Содом и Гоморру», где остановилась в убогом маленьком отеле. Она купила открытку с изображением унылого побережья Мамблса{7} и перечеркнула ее крест-накрест.

Здесь я не остановилась, — написала она мисс Давайте-Будем-Красивыми, которая изнемогала от жары в Лондоне, отгуляв отпуск в июне. — Джо Водяной думает, что я блудница в пурпуре{8}, и я ушла под дождем, который здесь идет не переставая. Отпуск испорчен, так как я не позаботилась о жилье заранее и никого здесь не знаю.

Мисс Давайте-Будем-Красивыми отправила в ответ вид Лондона с надписью:

А я жалею, что мне приходится оставаться здесь.

И добавила:

Почему, черт возьми, ты не едешь к Амисте?

Катинка предупредила в отеле, что не вернется к чаю, и села в коричневый автобус, оставив позади город, порт и море. Когда автобус взбирался на холм, мягкий валлийский дождик продолжал окутывать серебристой дымкой долы и горы, придавая новые силы зелени, которая пробивалась сквозь черную земляную корку, и неповторимый цвет лица девушкам долины Суонси... Девушки эти тряслись в автобусе вместе с Катинкой, болтая мелодичными голосами о кинозвездах, прическах и перебранках с продавщицами в лавках. Их матери сидели рядом в чопорных старомодных платьях, оживленно переговариваясь друг с другом. Усталые шахтеры ехали молча, глядя на свои башмаки и помахивая свисавшими между коленями шапками, которые держали в руках, таких же черных и покрытых шрамами, как земля, в которой они трудились. Их лица напоминали лица загримированных неграми менестрелей{9} с полосками белой кожи у самых волос и вокруг окруженных розовыми ободками глаз. Дома их ждали ванна у огня в кухне, жены, растирающие им спину, пища и постель...

— Пентр-Трист! — крикнула кондукторша, приглаживая растрепавшиеся локоны. — Кажется, вы просили предупредить вас, девушка?

— Да, спасибо, — отозвалась Катинка. Ее голос, обычно звонкий и веселый, звучал тускло на фоне пронзительных голосов валлийских девушек. Она подобрала изящную коричневую сумочку и перчатки такого же цвета и спрыгнула на дорогу. Автобус покатился дальше.

Бесформенная, лишенная тротуаров деревенская улица тянулась между рядами лавчонок. Отходящие от нее переулки либо круто взбирались по склону холма, либо так же круто спускались в долину, расположенную в полумиле вниз. Маленькие безобразные домишки, столь же безобразная методистская церковь{10} с жестяной крышей, броская афиша на фасаде единственного кинотеатра... А по другую сторону долины — гора, окутанная серой мантией бесконечного дождя. Гора — гордость каждой валлийской шахтерской деревушки — нависала, точно доброе божество, над трудом, терпением и мужеством маленьких муравьев, копошащихся в их муравейнике, наблюдая, как они рождаются, живут и умирают...