Она надела пальто, теплую шапку, обула теплые башмаки, повесила на плечо дорожную сумку, взяла в руки портфель с рукописью, перекинула через плечо душу Хадара и со всей этой ношей направилась по узкой дороге вниз в сторону развилки. Когда они с Хадаром ехали сюда после лекции, она запомнила эту развилку и Хадар сказал, что развилка называется «поле Франса Линдгрена». Она запомнила и сломанный указатель, который торчал из сугроба. Возле этого указателя они как раз завернули направо, а потом ехали лесом в гору минут пятнадцать. Так что развилка должна быть недалеко, подбадривала она себя.

Она убеждала себя, что развилка недалеко. Однако теперь она шла пешком и дорога до этого поля Франса Линдгрена тянулась долго. Она шла лесом уже не меньше часа, несла и сумку, и портфель со статьей, да еще Хадара тащила на спине. Погода испортилась, пошел снег. Снежинки закружились тут и там, дорога быстро исчезала под снегом, а вскоре и вовсе пропала. И уже не было никакой разницы между дорогой и недорогой, но она все надеялась, что какая-то дорога тут есть. Перелезая через поваленную ель, она подумала было, что сбилась с пути, но мысль эту прогнала. Решила, что ель, скорее всего, упала сегодня утром. Дул сильный ветер, она это хорошо запомнила. Пока тащила тело Хадара к дому Улофа, ей приходилось упираться пятками в снег, чтоб не упасть, такой резкий дул ветер, он мог повалить и эту ель. Она решила, что именно так и случилось. Просто этот завал еще не расчистили. Тут на севере никто не торопится расчищать завалы, говорила она себе. А сама все лезла и лезла через поваленные деревья, покрытые сосульками. Сосульки свисали вертикально вниз, и уже было ясно, что деревья эти лежат здесь давно. Наступив на останки замерзшей вороны, вернее, на воронью голову, торчащую из-под снега, она поняла, что и в самом деле сбилась с пути. Стена леса с обеих сторон смыкалась все плотнее.

Только через час пути лес перед ней расступился и можно было осмотреться вокруг. Она обвела взглядом неподвижную белую равнину и плавные изгибы гор. Прямо перед ней высилась горная гряда, похожая на сидящего великана. Он сидел прямо, ноги ему занесло снегом, каменные волосы на его голове стояли дыбом. Кто соорудил здесь великана? Она задумалась. Может быть, Элис из Лиллаберга. Это он ворочает камни, выдирает с корнями деревья, осушает озера, вспахивает болота. Но трудно сказать, подумала она, который по счету Элис из Лиллаберга, первый, второй или третий, приложил к этому руку, поскольку в этой семье испокон веков всех мужчин называют одинаково. Так ей Хадар объяснил, это он ей все рассказывал. На небе появилось снежное облако, накрыло рассеченную вершину каменного великана; облако росло и приближалось, снег повалил хлопьями и каменное изваяние скрылось из виду.

Ей повезло, что она снова оказалась в густом лесу и ветви деревьев образовали над ее головой подобие крыши. Если пойду с горы лесом вниз, все вниз и вниз, то выйду к развилке, успокаивала она себя, выйду к этому полю, как же оно называется?.. Поле Франса… забыла уже, хотя здесь у каждого места, даже самого безлюдного, есть свое название. Болото Лаупарлидмюрен, гора Хандскебергет. Да сколько еще таких мест Хадар называл! Зато у животных и людей на севере зачастую вообще нет имен. Или одно имя на всех, как у этих Элисов из Лиллаберга. Или дают такие как бы имена. Жену Хадара и Улофа, одну на двоих, звали Минна, и их кошку, тоже одну на двоих, которую они убили и которую я не закопала, тоже звали Минна. А меня Хадар ни разу по имени не назвал. И Улоф тоже. Они и не спрашивали, есть ли у меня имя. Стали бы они себе головы забивать, как меня зовут. Зато у всех гор, озер и полей есть свои названия. Может, потому что они всегда на своих местах и никуда вот так, в один миг, не денутся. С людьми и животными, по правде говоря, дело обстоит иначе. Хадар говорил, что на севере никогда не знаешь, вернется ли человек, собака или кошка, если они ушли из дома, не провалятся ли они в яму, полную шмелиного меда, или в высохший колодец, или еще бог знает куда. Поэтому и не стоит давать им имена просто так, на короткое время.

Снег наконец прекратился. Она остановилась, обмела перчатками воротник пальто, шапку, постучала пяткой о пятку и стряхнула снег с башмаков. Закинула Хадара на плечо и мужественно двинулась дальше. Идти теперь было гораздо легче. Стволы елей громко трещали, словно кто-то дергал струны в глубине их древесных душ. Наконец-то она могла спокойно подумать о своей статье. Ей было привычно думать на ходу.

Она часто размышляла о своих исследованиях, гуляя по улицам и паркам Уппсалы. В университете Уппсалы она училась на евангельском теологическом факультете. Вовсе не потому, что готовила себя к пасторской деятельности, просто хотела о Нем что-то узнать. Но о святых она писала исключительно с позиций современной гуманитарной науки. Например, в предисловии к книге «Святые севера» она написала так: «Святым всегда отводилась определенная роль. Иногда нужен был покровитель нового ремесла, иногда — вновь образовавшегося государства, а порой нужен был тот, кто оберегает от болезней. Для этих целей в легенды о святых вставляли детали биографий, подходящие как раз для тех или иных случаев. Функции святых можно было бы сравнить с функциями современных брендовых компаний или, например, с логотипами спортклубов. Впрочем, некоторых святых именно так используют и в наши дни. Взять, например, короны святого Патрика на форме наших хоккеистов». А в своем «Критическом комментарии к легендам о святом Христофоре» она давала специалистам следующие разъяснения: «При изучении легенд о святом Христофоре мы обнаруживаем сведения о том, что он был, скорее всего, римским воином и звали его Репрев, и что он был выходец из Ханаана или из Сирии. Однако не дадим себя обмануть разными сомнительными сведениями, которые можно обнаружить в этих легендах. Некоторые легенды содержат сведения откровенно фантастические. Рассказывают, например, о том, что у святого Христофора была песья голова. Действительно, во многих легендах, прежде всего восточных, святой Христофор назван псоглавым. На византийских иконах святой Христофор также изображен с песьей головой. Существуют и западные легенды, которые повторяют нечто подобное. Например, в немецкой легенде десятого века говорится, что святой Христофор выл, как собака, а если его дразнил прохожий человек, то он вцеплялся тому в горло или в ногу. Однако, читая подобные свидетельства, нужно сохранять здравый смысл. Даже если такие сведения и описания трудно объяснить, при их изучении не следует отступать от научного подхода. Иные исследователи объясняют звероподобие Христофора тем, что Репрев происходил из народа псоглавых. Так называли коренных жителей Ханаана. Или предполагали, что под „псоглавым“ следует понимать „другой“, то есть „чужестранец“. Эти исследователи обращают внимание на то, что в средневековых текстах „псоглавый“ часто относилось к человеку, который местным жителям казался странным и нагонял на них страх. Исследователи находили тому подтверждение в энциклопедии Гонория Августодунского. И тут нельзя не согласиться: „псоглавый“ действительно означает „иной, чужой, опасный“. На малоизвестной фреске, находящейся в склепе раннехристианской церкви святых Сергия и Вакха в Сирии, сохранилось устрашающее изображение святого Христофора. Но мало кто из ученых об этом знает. Позже церковь была превращена в мечеть, и сейчас к фреске практически нет доступа. На ней Христофор и впрямь изображен отталкивающе. Грудь его покрыта какими-то красными пятнами, вроде сыпи. Это особенно заметно, если снимок фрески увеличить на экране компьютера. Откуда на нем эта скверна? Объяснение, состоящее в том, что Репрев перед своим обращением в христианство был грешником и служил дьяволу, как свидетельствуют иные легенды, не выдерживает критики. На фотографии фрески уменьшенного размера видно, что вся его фигура окружена сиянием и его шакалья морда тоже сияет золотом, а нос, обросший курчавой шерстью, устремлен к небу. И что еще интереснее — на плечах Христофора нет младенца Иисуса Христа! Святой Христофор здесь сам по себе в своем страшном обличии. Такое изображение трудно истолковать. Но помочь нам может, например, отсылка к Анубису. Египетский бог Анубис был символом могущества фараонов, и у него тоже была песья голова. Иконографические изображения святых часто символизируют власть и силу».

Она шла по лесу еще целый час, таща Хадара на спине и неустанно размышляя о загадках, окружающих святого Христофора. Одна легенда, а точнее Ликийская, вспомнила она, свидетельствует о том, что святой Христофор чистил уборные, выносил бадьи с экскрементами прокаженных и опорожнял их в реку, через которую переносил путников. Что вообще это может означать — перенести кого-то через реку? Задалась она вопросом посреди леса в Норше и на расстоянии 750 километров вдали от университета в Уппсале. И так глубоко погрузилась в свои мысли, что начала рассуждать вслух. Подняла и сомкнула дугой руки над головой, словно обозначив этой метафорической фигурой все тайны, окружающие святого Христофора, так что Хадар едва не соскользнул с ее плеч. Теперь ее лекцию слушали лисы и белки, попрятавшиеся под снегом в своих норах. Она поняла, что добраться до исторической сути легенд о святом Христофоре будет очень трудно, но необходимо. Вспомнив, что она в лесу, а не в лекционном зале, закричала отчаянно и протяжно: «Христофо-о-ор!» Крик ее отразился от далекого каменного великана и вернулся к ней эхом «ор… ор… ор…». Или это был крик одинокой вороны, пролетающей над лесом?

Теперь она стояла на берегу замерзшей реки. Там, где течение подо льдом было всего сильнее, были видны мелкие впадинки, залитые водой, потому что был уже конец зимы, но лед с виду был еще крепок. Она вспомнила, как однажды под Рождество отец прорубил дыру в замерзшей реке и хотел наловить рыбы. Ей было тогда шесть лет. Отец прорубил лед двумя ударами топора, потом насадил и поставил удочку. Она вспомнила, как удивилась тогда, что река подо льдом не стоит, а течет, что под твердой ледовой коркой река живет своей жизнью. Что-то быстро промелькнуло, вода заколыхалась и она увидела гладкий серебряный хребет. А потом — глаз! Рыба попалась на крючок, резко дернулась и перевернулась на бок. И в этот момент на нее взглянул рыбий глаз. Она и не думала, что у рыбы такой большой и внимательный глаз. Крючок зацепил рыбью губу неглубоко, рыба сорвалась, оставив на крючке кусок своей щеки, пожертвовав частичкой своего тела, лишь бы уплыть прочь. Отец тогда закричал: «Сорвалась зараза! Ничего, далеко не уплывет, все равно сдохнет!» — и вытащил удочку. На крючке болтался кровавый кусочек рыбьей головы. А она уже себе представляла, как гордо понесет рыбу, завернутую в газету, чтобы кровь не испачкала ее праздничную шубку, как будет держать отца за руку и распевать колядки.

Теперь ей ничего не оставалось, как только перейти эту замерзшую реку. Но кто знает, крепок ли лед. Страх ей нашептывал, чтобы она помолилась святому Христофору. Ведь он же хранит тех, кто в пути. Раньше ей бы и в голову не пришло ничего подобного. А тут она сложила руки и приготовилась молиться: «Святой…», но как же к нему обратиться? Агиос Христофорос, Синт-Эстатиус, Сент-Китс? Обратиться к нему на шведском, латинском или греческом? И как креститься: справа налево или слева направо? Она подумала и не стала креститься вовсе. Одной рукой пришлось держать шапку на голове, снова подул ветер, а другой — портфель и Хадара, который все время сползал с ее плеч. Она быстро прошептала: «Помоги, помоги мне, пожалуйста!», закрыла глаза, прижала к себе Хадара покрепче и перебежала реку.