Уважаемые члены комиссии!

Сообщаю, что 4 января господин Рудольф Бергман умер. Как видите, Господь Бог распорядился по-своему. Господин Рудольф умер дома, а не где-нибудь в больнице. Я бы этого не допустила. Я была при нем до последней минуты, и он впервые рассказал мне о себе немного больше. Сказал, что хотел любить свою мать и сестру, но у него это никак не получалось. Когда же он понял, что так и не сможет их полюбить, решил, что лучше и не пытаться. А еще сказал, что на той Мальорке он понял, что означает смерть, то есть, как он выразился, полная и окончательная смерть. Сказал, что полная и окончательная смерть непроницаема, как бетон. Что полная и окончательная смерть — это одиночество, забетонированное внутри самого себя. И что он этого боится. А мне вспомнилось предание, которое рассказывают в горах близ Гмундена, о привидении, которое само себя боялось. А еще господин Рудольф сказал, что хотел бы быть похоронен в могиле, то есть в земле. И никак не в колумбарии в тесной и непроницаемой клетушке для урн. И что, дескать, он хочет, чтобы похороны проходили со священником и с музыкой, будто это все как бы не всерьез. Он и музыку сам выбрал, а я все его пожелания записала на бумаге.

Похороны организовала его сестра, которая все же приехала. Похороны были пышные, но на них почти никого не было. Известный вам господин Эрхарт из нашего муниципалитета, сестра покойного, наш приходской священник и я. Да еще два могильщика из похоронной службы. А как же? Кладбище у нас в Пайскаме очень хорошее, но у Бергманов там нет семейного склепа. Они все не из Пайскама. Поэтому наша венская дама быстро распорядилась насчет могилы. Она велела выкопать узкую яму, а внутри ее забетонировать. Якобы из-за подземных вод. Плиту на могилу, чтобы вышло недорого, она велела изготовить из сетки-рабицы и все того же бетона. А потом сверху присыпать землей и травой, но цветов она не хотела никаких, сказала, что потом с ними много хлопот. И той плитой из рабицы и бетона могильщики должны были накрыть узенькую, только-только в размер гроба, могилку, как только гроб туда спустят, а она, эта сестра его, положит сверху большой венок, чтоб прикрыть эту страшную плиту, и в целом все будет выглядеть вполне пристойно. Господину Эрхарту это не понравилось. Он со всей ответственностью предостерегал, что бетонная плита зимой потрескается и допустить этого нельзя. Я слышала, как сестра господина Рудольфа в конце концов пообещала господину Эрхарту, что до прихода зимы велит залить бетоном всю могилу и никакая вода туда не проникнет. Только вот не знаю, этого ли хотел господин Рудольф.

Как вам известно, никакой музыки сестра его заказывать не стала. А ведь ту бумагу с его пожеланиями я ей показала. Там было написано, что господин Рудольф хочет, чтобы на его похоронах звучал свадебный марш того самого Батольди. А она, как прочитала, так только подняла глаза к потолку и сказала, что ох уж эти его причуды. Но только последнее желание принято исполнять. Поэтому я пошла к господину Эрхарту и сказала ему, что, мол, так и так, что госпожа Бергман не хочет выполнить последнее желание своего брата. Господин Эрхарт эту бумажку у меня взял и пообещал, что как-нибудь все устроит.

На отпевании в часовне на кладбище священник нас заверил, что теперь у господина Рудольфа все будет хорошо. А потом, когда эти двое из погребальной службы везли гроб к могиле, грянул свадебный марш. Вы только себе представьте! Господин Эрхарт распорядился, чтобы марш звучал откуда-то из репродуктора, так что нам было весело шагать до той страшной могильной ямы.

Это и вправду замечательно, что господин Эрхарт все так устроил. У меня остались самые приятные воспоминания. Я буду навещать могилу господина Рудольфа каждое воскресенье сразу после мессы. Могилка его, конечно, выглядит неважно. Но я все равно около нее помолюсь и расскажу господину Рудольфу, что у него в доме происходит. Представляете, наша венская дама будет сдавать его туристам. Наверное, так выгоднее всего. Там под крышей уже и надпись имеется: Holiday Cottages, буквы в темноте светятся, если вдруг какой-нибудь гость приедет поздно вечером. Каждые выходные там будут новые постояльцы. А я буду приходить убирать, менять постели, а еще советовать туристам, куда пойти на экскурсию и чем можно заняться в нашей округе. Я обо всех могу позаботиться, любому умею помочь, если нужно, и речей при этом никаких не завожу. А знаете, наша венская дама хорошо платит. Она немного болтлива, но в целом мы с ней ладим. Так что в конце концов с Божьей помощью все обернулось во благо.

Ваша Анна Кинесберг

29 января 1989 года

Пайскам

«И хотя жизненный путь святого Христофора может мам показаться замечательным и удивительным или даже прекрасным и благородным, мы тем не менее обнаружим в нем толику нелепой абсурдности, что стало следствием непомерно высоких упований, возлагаемых на образ Христофора самим тем временем, когда зарождались легенды…» Она остановилась, не дописав фразу. Это предложение нужно переписать. Слишком длинное, и слова в нем скомканные, как бумажки в мусорной корзине в кабинете ученого. Но как же мне закончить статью о святом Христофоре? Она размышляла и барабанила пальцами по столу. Здесь на севере о святом Христофоре вообще трудно писать. Она посмотрела в окно: снег, снег. Нет, здесь я свой «Критический комментарий к легендам о святом Христофоре» никогда не закончу. Как можно северянину объяснить, в чем особенность личности Христофора? Его отношение к телу, к душе? Люди на севере одеваются тепло и живут просто, а у святого Христофора сплошные тайны и противоречия. Уеду! — пришла ей в голову спасительная мысль. Поеду куда-нибудь на юг. Прямо сейчас и уеду, решила она. Но как же мне отсюда выбраться? Когда эта машина приезжает снег чистить? Пожалуй, не буду ее ждать, пойду пешком до развилки, около полудня туда приезжает трактор, еще успею. Она посмотрела на часы. Девять. Может, трактор там не каждый день бывает, но вдруг мне повезет. Возьму только пару теплых вещей из своих запасов, пойду налегке, самое тяжелое — это моя статья о святом Христофоре. Сто пятьдесят страниц. Но здесь я ее ни за что не оставлю.

Решение уехать от Хадара было окончательным и бесповоротным. О братьях она сегодня уже позаботилась. Еще в пять утра притащила мертвого Хадара в дом Улофа и положила обоих рядышком на кровать в кухне: мертвого Хадара к мертвому Улофу. Похоронить их она бы уже не смогла. Зимой на севере земля так промерзает, что лопата только лязгает о ледяной грунт. Не зря Хадар говорил, что на севере мертвых зимой не хоронят.

С Хадаром она познакомилась на одной из своих лекций в евангельской церкви в городке неподалеку. Читала там лекцию о святых и мучениках. Она ездила с лекциями в этих краях в согласии с планом, придуманным для евангельских церквей какой-то Ассоциацией образования. На лекциях она рассказывала слушателям о святых вообще, не вдаваясь в подробности. Голос у нее был слабый и слишком высокий, и совершенно заурядная фигура сорокалетней женщины. Никто ее лекции не слушал. Люди сидели, уставившись прямо перед собой, и ей казалось, что они смотрят сквозь нее на мир, ей невидимый, и она может лишь догадываться по их сонным глазам, как выглядит мир за ее спиной. Слушателей было всего девять. После лекции к ней подошел человек, сказал, что его зовут Хадар, что живет он тут неподалеку и что отвезет ее к себе на машине, потому что ночевать сегодня она будет у него. Она решила, что Ассоциация образования, которая организовала ей лекцию, договорилась с ним о ночлеге, чтобы сэкономить на гостинице. Как всегда, сэкономить и не оплачивать ей номер в гостинице. Хадар жил далеко, с Ассоциацией образования он ни о чем не договаривался, отвезти ее он не смог — ей самой пришлось сесть за руль, и провела она в его доме не ночь, а целую зиму. Хадар и приехал на ее лекцию только затем, чтобы она за ним ухаживала. Он был болен, и позаботиться о нем было некому. Да и трудно было кого-нибудь найти. Люди на такие вещи соглашаются неохотно. Узнав из местной газеты, что какая-то женщина будет читать лекцию о святых, он решил, если женщина интересуется святыми, да еще и рассказывает об их деяниях, то она могла бы и им заинтересоваться, раз он серьезно болен.

Хадар был не просто болен. Хадар умирал. А кроме умирания, ненавидел своего брата Улофа. Ненавидел брата за Божью любовь, как Каин ненавидел Авеля, и ревновал. Ревновал потому, что Бог любил Улофа больше, чем его. Время ничего не меняет, разве что зависть пахнет по-разному в разных странах и в разных столетиях. Впрочем, и Улоф умирал, и брата своего Улоф тоже не жаловал. Все люди так или иначе умирают, сказала она себе, решив, что будет заботиться о Хадаре: присматривать за ним, вскрывать и чистить его бесконечные фурункулы, лечить мазями его кожный зуд, бороться с его хроническим кашлем. Заодно и за Улофом присмотрит, ведь он живет в двух шагах от Хадара. Много внимания она братьям уделять не станет: подлечить, прибрать, еду приготовить, кошку покормить, но, главное, здесь в мансарде она наконец-то допишет свою статью о святом Христофоре.

Она не обернулась, чтобы взглянуть напоследок на дом Улофа, где теперь лежали братья, прижавшись друг к другу. Взгляд ее блуждал между сосен возле хлева, ей хотелось убедиться, что от мертвой кошки, которую она туда отнесла на днях и не закопала, ничего не осталось. Смотри-ка, уж и нет ее там, подумала она с облегчением. На севере мертвого можно просто так оставить. Природа о нем позаботится. Лисы и воронье растащат мертвого по всей округе. Природа все вернет в исходное состояние. Она не сомневалась, что о телах братьев природа тоже позаботится. А вот с душой Хадара будет сложнее. Придется мне еще потаскать ее за собой. Душу Улофа? Нет, ее не возьму. Оставлю здесь на Божью милость. У него душа легкая, сама о себе позаботится, да и что мне до нее? А вот душа Хадара, рассудила она, — другое дело. Хадар был моим мужем, пока я жила тут зиму, а это какие-никакие, но все же обязательства.