— Весьма сожалею, но нам это не подходит. Вынужден вам отказать, барышня, простите, забыл ваше имя.

Грета назвала себя еще раз и поклонилась. Он глумится, а она ему кланяется! Кабеш мотнул головой в сторону шкафа, набитого стопками рукописей, и забормотал:

— Сами видите, сколько у нас тут всего… залежи.

Словно этот набитый шкаф служил ему оправданием, словно этот набитый до отказа шкаф мог ее утешить. Увидев, что у Греты глаза на мокром месте, Кабеш только рукой махнул:

— Ладно, оставляйте.

И вот Кабеш идет по улице, на нем — штрихи света и тени. После полудня солнечный свет льется на улицу сквозь строй печных труб на крыше дома. Больничная стена покрыта полосами. Сталактиты света стекают на тротуар, а с тротуара поднимаются темные сталагмиты теней. Полосы света падают на Кабеша, он тащит большую сумку. Грета наблюдает за ним из окна. Сумка, должно быть, тяжелая, что у него там? Вот Кабеш ставит сумку на землю и оглядывается. Наверное, ищет номер дома. Скоро будет здесь, а мне еще нужно переодеться и причесаться. Где моя блузка с кружевным воротником? Грета бежит к шкафу, надевает блузку, причесаться уже нет времени, раздается звонок, она приглаживает ладонями волосы и спешит открыть дверь.

Он, конечно же, представился:

— Меня зовут Кабеш.

Словно она не знает, словно она его не помнит. Кабеш снял пальто и шляпу, в прихожей сверкнула лысина. Спасибо, ему ни чая, ни кофе, может быть, стакан воды, но попозже. Он отвечает отказом на все предложения Греты и проходит прямо в гостиную. Здесь Кабеш вынимает из сумки сложенный штатив, фотоаппарат, лампу и белый зонт. Кладет на стол блокнот, ручку и «Дело».

— Никогда не знаешь, что нашему ше-э-э-эф-редактору понравится. Говорит, что ему это подходит как раз для последнего номера. Так что я вам все принес уже сразу с корректурами. По правде сказать, если б не я, вы б тогда забрали тетрадь домой и баста, так ведь?

Кабеш открывает «Дело» и показывает какие-то значки на полях страниц.

— Это все после посмотрите, — торопит он Грету, — а мне еще нужно взять у вас интервью и сфотографировать какую-нибудь комнату. Вы сказали, тут есть его комната.

— Интервью? У меня? — удивленно восклицает Грета.

— Не волнуйтесь. Вы ж не у дантиста. — Голос его приобретает снисходительный тон, как и тогда в редакции. — А главное, очень вас прошу, говорите помедленнее. Я пишу быстро, владею стенографией, однако лучше помедленнее.

Кабеш задает ей сразу три вопроса.

— Как вы нашли эту рукопись? Находка вас удивила? Когда умер ваш брат?

— Удивила, — прошептала Грета.

— Так, подождите. Давайте-ка поподробнее. Еще раз.

Кабеш смотрит Грете прямо в глаза, повторяет свои вопросы медленно и внятно. Но она не понимает, чего он от нее хочет.

— Да что это с вами? — Кабеш теряет терпение.

— На какой вопрос мне отвечать? — растерянно спрашивает Грета. Кружевной воротничок ей тесен, она оттягивает ворот блузки согнутым указательным пальцем, одергивает на себе блузку со всех сторон.

— Мда, с вами будет непросто, — ворчит недовольный Кабеш. Грета не может ему ответить. И не потому, что он задает все свои вопросы сразу, а потому, что эти вопросы всколыхнули в ней волны воспоминаний и вот-вот нахлынут самые горькие, те, что вздымаются острыми плавниками хищных рыб.

Ей было семнадцать, когда это случилось. Он прятался за угол простыни, свисающей с дивана, чтобы она не увидела даже краешка его тела. Но Грета и сама никогда не смотрела в ту сторону. Проветрить, главное — поскорее проветрить, потому что вонь в его комнате стояла невыносимая, потом подмести, поставить в углу тарелку с едой и уйти. И каждый раз, когда она покидала его комнату, внутри у нее будто бы клацали щипчики, такие, как у кондуктора в трамвае, и прорезали ей дырку в сердце. Очень скоро ее сердце превратилось в решето, и любовь к брату сквозь это решето постепенно утекала. Грета сама удивлялась, что любовь может иссякнуть так быстро.

«Жертвенность и смирение — вот удел женщины от природы», — наставлял отец Грету, когда она укрывала ему колени пледом и подавала газету. И так все время. А еще утром надо было сбегать в лавку, не забыть купить цикорий, ничего другого за завтраком отец пить не позволял, потом навести порядок у брата, помочь матери с обедом, погладить белье. На скрипку просто не оставалось времени. Грета делала все и ни в чем не прекословила, но однажды вдруг стукнула кулаком по столу и закричала: «Все, дорогие мои, так дальше продолжаться не может!»

Но этого она Кабешу рассказывать не станет, и Грета молчит.

— Давайте-ка лучше заглянем в его комнату, — предлагает Кабеш, так и не дождавшись ответа.

Грета вздрагивает, делает над собой усилие и отвечает:

— Там не убрано. Я все оставила как было, взяла «Дело» и больше ничего не трогала.

— Вот и отлично! Это правильно, что вы ничего там не трогали, — хвалит ее Кабеш и вынимает из сумки экспонометр. — Просто замечательно. Другие ничего не могут так оставить, норовят все тут же прибрать по местам. Вот уж не чаял, что его комната осталась, какой была.