Кабеш доволен.

— Осталась, какой и была, — кивает Грета.

— Там кто-нибудь уже фотографировал? — интересуется Кабеш.

Грета ищет ключ и, найдя его, отвечает:

— Нет, никто не фотографировал.

Сердце у нее замирает. Каждый раз, когда она поворачивала ключ в замке, это был знак, чтобы он спрятался, залез под диван. Наконец она открывает комнату, и Кабеш, оттолкнув Грету, протискивается внутрь, озирается, куда бы поставить штатив. Сама Грета, застыв на пороге, стоит как вкопанная и внимательно осматривается.

Всюду полукругами низко свисает паутина. Комната почти пуста, в ней остались только диван и картина на стене. Оконные рамы пригнаны неплотно, двери открыты и сквозняк колышет паутинную оснастку, надувает занавески, как паруса. Комната похожа на затонувший корабль. С дивана свисает все та же простыня. Взгляд Греты падает на небольшую картину на стене. Боже, как он дорожил этой картиной! Начни я ее снимать, он, пожалуй, вцепился бы мне прямо в лицо, пришлось ее здесь оставить.

— Значит, договорились: снимаю на свое усмотрение. Фотографии — это, знаете ли, важнее всего, — говорит Кабеш и поглаживает свою круглую лысину. — Кстати, нас скоро закрывают. Все, конец журналу «Злата Прага»! Поэтому корректуры нам нужны прямо на этой неделе.

— Какие корректуры? — прошептала Грета.

— Да те, что я вам на столе оставил.

Кабеш смотрит на Грету — случай здесь и правда безнадежный. Он ловит ее вопросительный взгляд и повторяет нарочно медленно, по слогам:

— Те-что-я-на-сто… Да что вы на меня так смотрите? Вы, поди, не знаете, что такое корректуры? — смекнул он наконец.

— Не знаю, — признается Грета.

— Боже праведный!

Кабеш задирает голову, глядит в потолок. Потом говорит, усмехаясь:

— Неважно. Вижу, что читать вы это все равно не станете, а уж тем более — править. Просто черкните галочку на последней странице, а потом подпишите. И дело с концом. Проще не бывает, так ведь? Я пока здесь поснимаю, а после все у вас заберу.

Он ныряет к фотоаппарату под покрывало, его плешивая голова скрывается в черном туннеле. Грета возвращается в гостиную. Закончив снимать, Кабеш выскакивает в прихожую и кричит:

— Корректуры! — была б его воля, он встряхнул бы как следует эту сонную тетерю. — Мне нужны корректуры!

Грета выходит в прихожую, несет ему «Дело», а в сердце у нее засела эта галочка. Но спрашивать Кабеша, зачем она нужна, ей не хочется. Грета думает, что, скорее всего, неприятностей потом не оберешься. Она мнется, пожимает плечами, но все же признается в своих сомнениях. Кабеш снова закатывает глаза к потолку, потом открывает последнюю страницу, сам рисует там галочку, сует Грете ручку и говорит:

— Вот, осталось только подписать! Это, надеюсь, сумеете.

Грета ставит подпись, она не может побороть смущение, переминается с ноги на ногу, может, нужно сказать Кабешу, чтобы он прислал ей экземпляр, как только журнал напечатают. Но когда наконец решается — Кабеша уже и след простыл. Ушел, даже не попрощался. Она выбегает за ним в подъезд, он бежит вниз по ступенькам. Грета наклоняется через перила и видит, как на каждом этаже на повороте лестницы мелькает его лысина: блеснет и пропадет, и так до тех пор, пока не исчезнет окончательно. Кричать ему — напрасный труд. Грета возвращается в квартиру и, расстроенная, забывает захлопнуть за собой дверь.

Она садится к столу, опускает голову на руки. Для тебя-то все давно закончилось, а теперь еще и прославишься. А я? Как сидела здесь, так и сижу. Грета укоряет брата. Сижу все в тех же четырех стенах и превращаюсь в старую деву. Скрипка? Забросила, давно на ней не играю. А как ты думаешь? Пальцы совсем не гнутся. Когда мне было заниматься, если я все время за тобой убирала? Только я одна и убирала, никто другой на это не отваживался. Работала и за родителями ухаживала. Они все болели. Никак не могли забыть о том страшном, что с тобой произошло, это их совсем подкосило. Порой казалось, что переживут, что со временем все забудется. Но разве такое забудешь? Грета покачала головой, удивляясь, что такие вещи в жизни случаются. Без меня ты это свое «Дело» никогда бы не написал! Ты же и писал его, сидя под своим диваном!

Грета встает, подходит к окну. За окном посеревшее небо и темная земля слились воедино, будто никто и никогда их не разделял. В окне отражается ее лицо. Грета смотрит на свое отражение и шепчет:

— Ты даже не знаешь, как я тебя любила. Помнишь, мы сидели с тобой на диване, на том самом, под которым ты потом прятался, под которым ты писал свое «Дело»? Мы сидели друг против друга. Ты был худой, и ноги у тебя были тощие и длинные. Я была еще маленькая, но уже далеко не ребенок. Мы играли с тобой в фанты и показывали друг другу всякие ремесла. Помню, ты изображал голубятника, махал руками, как крыльями, потом обхватил себя за локти, будто голубя поймал. Но я твои ремесла не могла угадать, пришлось мне снова дать тебе фант. И я сняла с себя блузку, осталась в одной сорочке. Когда пришла моя очередь, я стала изображать кухарку: как она месит тесто и печет пироги. Но ты тоже не угадал, снял с себя носок и вручил мне. Такие были правила в этой игре, нам было весело. Потом ты наклонился ко мне, я поняла по твоим глазам, что ты хочешь меня поцеловать. Я почувствовала, как кровь приливает к моим щекам, как щеки мои загорелись и зарумянились. Ты поцеловал меня в шею, там, где я носила шелковую ленточку. А потом погрозил мне указательным пальцем, представляя, что это голова Петрушки, палец мне грозил и кланялся, и мы корчились от смеха. Но тут пришел отец, схватил меня и стащил с дивана. Я присела на корточки, натянула сорочку на коленки как можно ниже, хотела укрыться, спрятаться, но отец поднял меня и отшлепал. А ты так и сидел на диване, потупив глаза, чтобы не видеть всего этого, и молчал. Ты боялся отца и ничего ему не сказал. Ты никогда и ничего не смел ему сказать. Когда вечером за ужином наши взгляды встретились, ты лишь грустно мне улыбнулся. Ты это умел. Только это ты и умел. А я, глупая, думала, что ты за меня заступишься. А знаешь что? — Грета чувствует, как в душе ее нарастает протест. — Твое «Дело» я вообще читать не стану. И когда напечатают в «Златой Праге» или еще где — ни за что не стану.

Из трубы выползает черный клуб дыма. Дверь в квартиру так и остается открытой. Черный дым застилает улицу, дом, квартиру. Черный дым проникает в душу Греты, заползает ей в самое сердце.