Моя резкая реакция, очевидно, обескуражила его. Должно быть, ему стало ясно, что я не готов принять никакого другого объяснения, кроме как отравления морфием. Отсюда напрашивался вполне очевидный вывод, что альтернативами являются выздоровление или расследование. Коротко ответив, «делайте, что хотите», мистер Вайс поспешил из комнаты, оставив меня продолжать свои усилия без помех.

В течение некоторого времени мои попытки привести в чувство больного, казалось, не имели никакого успеха. Мужчина лежал неподвижно и бесстрастно, как труп, если не считать медленного, поверхностного и довольно нерегулярного дыхания со зловещим хрипом. Но вскоре стали появляться признаки возвращения к жизни. Резкий шлепок мокрым полотенцем по щеке вызвал вздрагивание век, за таким же шлепком по груди последовал легкий вздох. Проведя карандашом по подошве стоп, мне удалось вызвать заметное сокращение мышц. Когда я снова взглянул на глаза пациента, то увидел небольшие изменения, которые подсказали, что атропин начал действовать.

Это выглядело очень обнадеживающе и, на данный момент, вполне удовлетворительно, хотя радоваться было еще преждевременно. Я тщательно укрыл пациента и продолжил процесс, приводя в движение его конечности и плечи, расчесывая волосы и воздействуя на чувства мистера Грейвса небольшими, но повторяющимися раздражителями. И при таком обращении улучшение не заставило себя ждать. Когда я выкрикнул пациенту в ухо несколько слов, он на мгновение открыл глаза, но затем веки снова вернулись в прежнее положение.

Вскоре после этого в комнату вошел мистер Вайс, сопровождаемый миссис Шаллибаум с небольшим подносом в руках, на котором стояли кофейник, кувшин с молоком, чашка с блюдцем и сахарница.

– Как он сейчас? – озабоченно спросил мистер Вайс.

– Рад сообщить вам, что налицо явное улучшение, – ответил я, – но мы должны проявить настойчивость, мистер Грейвс все еще в критическом состоянии.

Я проверил кофе, он выглядел черным и крепким, а запах был достаточно бодрящ. Налив полчашки, я подошел к кровати.

– Теперь, мистер Грейвс, – крикнул я, – мы хотим, чтобы вы немного выпили.

Дряблые веки на мгновение приподнялись, но никакой другой реакции не последовало. Я осторожно открыл не сопротивляющийся рот и влил пару ложек кофе, которые были немедленно проглочены. После этого я повторил процедуру и продолжал с небольшими интервалами, пока чашка не опустела. Эффект от нового средства вскоре стал очевиден. В ответ на вопросы, которые я ему задавал, пациент начал что-то невнятно бормотать, а один или два раза даже открыл глаза, сонно взглянув на меня. Тогда я усадил его на кровати и заставил выпить кофе из чашки, не переставая задавать вопросы, громкость звучания которых компенсировала их абсурдность.

Мистер Вайс и его экономка с большим интересом наблюдали за происходящим, причем первый, вопреки своему обыкновению, подошел вплотную к кровати, чтобы лучше видеть.

– Это действительно удивительно, – сказал он, – похоже, что вы все-таки были правы. Ему определенно намного лучше. Но скажите мне, привело бы это лечение к такому же улучшению, если бы симптомы были вызваны сонной болезнью?

– Нет, – ответил я, – определенно, нет.

– Тогда это, кажется, решает наш спор о диагнозе. Но это очень загадочное дело. Можете ли вы предположить, каким образом он мог утаить запас препарата?

Я встал и посмотрел ему прямо в лицо, впервые я мог рассмотреть его при свете, хоть и достаточно слабом. Любопытный факт, который большинство людей, кажется, не замечает: иногда между увиденным образом и его осознанием проходит значительный промежуток времени. Нечто может быть увидено, как бы подсознательно, а впечатление, казалось бы, забыто, но все же картина впоследствии восстанавливается в памяти с такой полнотой, что ее детали могут быть изучены так, как если бы объект все еще был перед вами.

Подобное, должно быть, произошло и со мной. Как ни был я озабочен состоянием пациента, профессиональная привычка к быстрому и пристальному наблюдению заставила меня бросить пытливый взгляд на стоящего передо мной человека. Он продолжался лишь короткое мгновение, поскольку мистер Вайс, возможно, смущенный моим пристальным вниманием к нему, почти сразу же скрылся в тени. Мое внимание было занято странным контрастом между бледностью его лица и краснотой носа, в сочетании с особым жестким, щетинистым характером бровей. Но был еще один факт, очень любопытный, который был замечен мной подсознательно и мгновенно забыт, чтобы вернуться позже, когда я размышлял о событиях этой ночи.

А было это так: когда мистер Вайс стоял, слегка повернув голову, сквозь стекло его очков я видел стену. На стене висела гравюра в рамке, край которой, видимый через его очки, казался совершенно неизменным. Он был без искажений, увеличения или уменьшения – как если бы на него смотрели через обычное оконное стекло. В то же время перевернутое отражение пламени свечи в очках, убедительно доказывало, что линзы были вогнутыми. Странное явление было заметно лишь мгновение или два, и когда оно исчезло из моего поля зрения, оно исчезло и из моего сознания.