УРОКИ

До начала общих занятий оставалось ещё три будних дня (плюс два выходных), и три славных мороженщицы — Соня, Маша и Даша — на следующее же утро явились, чтобы осуществить свою угрозу и научить Серафиму телекинезу. В обед она со смехом пожаловалась мне, что от обилия полученной информации у неё голова кругом и руки трясутся.

— Я не понял, почему руки трясутся? — удивился я. — Телекинез — это ж, вроде, как раз без рук?

— Вот я сама не знаю, — пожала плечами Сима, а Марта очень серьёзно посмотрела на меня:

— Фрайгерр Коршунов, я полагаю, это всё от чрезмерного нервного перенапряжения.

— Н-да? — я прикинул перспективы. — Нет, нервное перенапряжение нам не надо. Ты бы, Марфуша, составила Серафиме какой-нибудь эликсир для крепости душевной, а? Тебя маман учила же?

— Конечно, — с готовностью закивала она, — сейчас же если заняться, к вечеру готово будет.

— Сделай, будь ласкова. А ты, Симочка, не забыла ли, что у нас с тобой практические занятия по основному, так сказать, предмету должны начаться?

— Ой! — округлила она глаза. — Забыла, конечно!

— Ну вот! А профессор ждёт. Так что, давай-ка, временно телекинез прекращай. Три часа тебе, чтоб отдохнуть и в себя прийти. Погуляй с колясочкой, свежим воздухом подыши, что ль. А после ужина вместе на полигон пойдём. Хаген, ты с нами.

— Яволь, фрайгерр Коршунов. С вашего разрешения, я проверю «Саранчу» и проведу несколько тренировочных забегов.

— Как, прямо на «Саранче»?! — глаза у Серафимы стали по империалу.

— А ты как хотела? На палочке верхом? — усмехнулся я. — Ладно. Вы сидите, а я побежал. В библиотеку ещё заскочить надо, кой-какие книжки для учёбы взять.

К вечернему занятию руки у Серафимы, конечно, не тряслись. Но, по-моему, слегка тряслись ноги. В этом я окончательно уверился, пока мы шли на полигон.

— Ну и кто это, скажи на милость, так себя накручивает? — строго спросил её я.

— Я не специально, — она сделала большие глаза и вздохнула. — Оно само как-то.

— М-гм. И что надо делать, когда у нас не проходит мандраж?

— Что? — опасливо, подозревая подвох, спросила она.

— Несколько резких движений. Попрыгать, к примеру, — я посмотрел на её невысокую фигурку в просторных спортивных брюках и представил себе, как будет прыгать кормящая мать. Если только груди руками держать, кхм… — Знаешь, нет. Тебе лучше присесть несколько раз. Давай: сели-встали, сели-встали!

— Да неудобно, Илюшка! — она покосилась на обрамляющие дорожки кусты. — Увидят…

— Так нету никого!

— А Хаген?

Хаген молча надел мягкий шлем и скрылся в «Саранче».

— Ну, всё, никого нет. Давай!

Сима несколько раз присела.

— Живей-живей! — подбадривал я.

— А не хватит? — пропыхтела она.

— Пожалуй, хватит. Ну, что, полезли в карман.

Сима задрала голову вверх, потом неверяще посмотрела на меня:

— Не в кабину?

— В кабине, моя радость, не сработает. Или надо стёкла опять выставлять.

— А как я туда залезу?

— Э-э-э… Там, в принципе, есть скобы… Ну, или давай через кабину, потом через верхний люк, а там я тебя аккуратненько ссажу.

В общем, как вы понимаете, уже на один аттракцион проникновения Серафимы в мой боевой карман можно было билеты публике продавать. Дальше пошло ещё веселее. В одиночестве я её никак оставить не мог, и мы с трудом втиснулись в полость вдвоём.

— Хаген, пошёл! — крикнул я в открытый люк и Саранча взяла заранее оговорённую небольшую скорость, около сорока километров в час.

— Мамочки, что так быстро?! — пискнула Сима и вцепилась в меня мёртвой хваткой.

— Ты что, радость моя? Мы с тобой на сотке бегали!

Глаза у неё были как у испуганной кошки.

— В-в-в-нутри не та-а-ак стра-а-ашно…

— Да ядрёна колупайка! Успокоилась! Ты казацкая жена или нет?

Сима часто задышала и закивала.

— Идём ровно, без рывков. По прямой дорожке бегаем, безо всяких колдобин. Посмотри по сторонам, успокойся. Дышим. Дышим. Нормально?

— Ага.

— Ну вот! Молодец! А теперь на счёт три поём. Сможешь?

— Я постараюсь… Можно я глаза закрою?

— Ну, закрой, коли тебе так спокойнее. Давай, милая. Раз… Два… Три!

…

Нет, она запела. И даже не сразу остановилась, а наоборот, как будто вскрикнула эдаким горловым манером, от чего «Саранча» внезапно скакнула вперёд!

— Мама!

Дальше были слёзы, страхи, цепляющиеся за меня руки и паника, связанная с необходимостью вылезать, а теперь стало ещё хуже, чем было — совсем высоко и страшно.

— Фрайгерр Коршунов! — подал голос Хаген. — Я к трибунам подойду, притрусь. Попробуйте прямо через перила выбраться.