Шрифт:
Сушону не удалось совершить что-либо подобное на своем объекте — его отогнали ответным огнем, а потом стали преследовать эсминцы! Однако он послал требуемый сигнал в Константинополь: что его предательски атаковал флот русских и в ответ он обстрелял их базу и прибрежные города. История была настолько невероятная, что потом он ее подправил: мол, он обнаружил русский минный заградитель, который собирался ставить мины в турецких водах рядом со входом в Босфорский пролив, уничтожил его, а затем двинулся к русскому берегу, чтобы обстрелять его. Эта версия была столь же нелепая, и, хотя турки по возвращении встречали корабли как победителей, министру не потребовалось много времени, чтобы выяснить правду; после бурной встречи было решено продолжать держаться нейтралитета.
Однако на этот раз Энвер-паша и его немецкие советники были спасены самим русским правительством, которое поспешило объявить Турции войну. Так что схема сработала и привела к столь важным и хорошо известным последствиям, как то вступление в войну против Турции Болгарии, укрепившей южный фланг центральных держав, неудаче русских, кампании на Ближнем Востоке и — Галлиполи. Как сказал об этом официальный морской историк Британии, «когда мы вспоминаем всемирные последствия этих действий, то понятно, что немногие из решений, принятых на море, были столь отважными и столь хорошо взвешенными, как рейд Сушона через Дарданеллы...».
Офицеры «Бреслау» теперь имели лучшую тренировку из всех возможных — постоянное участие в военных операциях. В то время как большая часть их товарищей в северных морях, запертая в бухте Гельголанд превосходящим флотом Британии, постепенно погружалась в апатию, «Гёбен» и «Бреслау» оспаривали господство над Черным морем у численно гораздо более сильного русского флота. Главной задачей было сопровождать войска и транспорт к побережью Кавказа, где концентрировались сухопутные военные действия против России.
Именно во время одного из таких разведрейдов «Бреслау» впервые всерьез схлестнулся с противником. Это произошло в непроглядную зимнюю ночь — на Рождество. Крейсер неожиданно обнаружил себя окруженным несколькими вражескими кораблями. Вспыхнул сигнальный фонарь; на «Бреслау» поводили своим прожектором в ответ и увидели в угрожающей близости русский линейный крейсер «Ростислав». Немедленно офицер артиллерии Карле открыл огонь. 10,5-сантиметровые снаряды не могли пробить бронированные жизненно важные места корабля противника, но русские были так поражены быстротой и, без сомнения, меткостью ночной стрельбы, что в результате крейсер смог ускользнуть.
В тот же день «Гёбен» наткнулся на две мины, которые были заложены на большой глубине у входа в Босфорский пролив. Он добрался до порта, но в результате вышел из строя на несколько месяцев. «Бреслау» теперь стал самым главным военным кораблем турецкого флота, так как прочие корабли, из поколения еще до дредноутов, были слишком медленны; крейсер постоянно участвовал в операциях, порой сам выступая как транспортный корабль, и ночами сражался с русскими эсминцами. Вот строчки Дёница из его книги 1917 года:
«Столб воды встает как яркий фонтан, внезапно попавший под лучи прожектора.
А теперь — вспышки со стороны русских.
И вот... мы делаем залп и трижды попадаем в самый ближний эсминец!
Ага, а вот еще пять выстрелов! Внезапно на виду остается только мостик и полубак. Значит, он получил достаточно!
“Сменить цель направо!” - командует офицер артиллерии, и мы обстреливаем следующий эсминец. Но и на нашем корабле взвивается вверх высокий конус огня, с правого борта средней палубы... Черт побери, нас задело - и еще раз задело!
Да, совершенно другие ощущения, когда снаряды попадают в тот корабль, на котором ты сам... дымовые трубы, внезапно освещенные вспышкой, возникают из темноты, а под ними на палубе клубится темный дым...»
На этот раз сильно поврежденный русский эсминец затонул и другие корабли противника потерпели немалый ущерб. Собственные потери «Бреслау» — семеро погибших и пятнадцать раненых в результате трех попаданий.
Естественно, между рейдами были выходы на берег. Вот как Дёниц описывает краткий отпуск на берег летом 1915 года:
«Нас отвезли на пароме в Стамбул. Сегодня будет великий ковровый набег!
Сперва мы идем к Каффароффу. У него есть пара роскошных “гератцев” и настоящая “поэма” “Джауджегана”. Мы отвергаем “бухарца”, которого он несколько раз нам предлагает. Нам не нравится строгий узор; ковер должен быть как цветник. И ему не помогает его назойливость, даже когда товар расхваливается как тонко вытканный “будто носовой платок ”.
Наконец, мы останавливаем свой выбор на “Джауджегане”.
Теперь начинается торговля — за конечную цену. Это в покупке ковров то же самое, что любовь в жизни.
Происходит жаркая битва, а в конце концов согласие не достигнуто. Мы уходим, мы вернемся позже.
Дальше, на базаре Спикбок, нас атакуют чудовищным потоком слов, вознося до небес красоту и блеск цвета своих ковров.
Но у этого попрошайки почти один современный товар с грубыми цветами! Он прыгает вокруг своих любимцев по маленькой ковровой пещере, шумя, как водопад, и заверяя нас своим словом чести, что этот совершенно новый ковер, сделанный на фабрике в Смирне, — ручная работа столетней давности, «антиквариат», таким образом доказывая нам, что в коврах он ничего не понимает.
Он — настоящий левантиец и — великий мошенник».
Покинув базар, они бродят по старому кварталу, выходят к городским стенам и древнему Джеди-Куле, семибашенному замку, где им попадается турок-инвалид. Когда они говорят, что они с «Мидилли», он выглядит довольным и, сложив вместе два указательных пальца, заявляет: «Аллеман турк бираардер» («Немцы и турки — братья»). «Мы кивнули, — писал Дёниц, — и протянули ему щедрый “бакшиш” в подтверждение дружбы».
Ближе к закату они посетили великую мечеть Айя-София, чей мощный купол был уже полон ночных теней. «Бесчисленные масляные светильники в люстрах, свисающих под куполом, были уже зажжены, и сияли как звезды во мраке “небесного” свода». Впечатленные этим зрелищем и турками за молитвой, они вернулись на борт.