Отношения с Англией между тем улучшились, и, когда 28 июня поступила новость об убийстве в Сараеве, можно было надеяться, что это — предлог для чисто континентальной войны, в которую не станет вмешиваться Англия с ее либеральным правительством, в состав которого входило несколько завзятых пацифистов. Однако момент для подобных разумных решений был неподходящий; война стала психологической необходимостью, и настало время безумных шагов, которые ввергали нации в неизвестность; такие моменты всегда наступают в разные периоды истории...

Для самого Вильгельма, шокированного убийством и погрузившегося в свои переживания, речь шла о самом существовании Австрийской империи; настало время «выправить» сербов раз и навсегда. Когда его министры стали побуждать австрийцев исполнить это и австрийский император потребовал более точных объяснений, Вильгельм заверил его в безусловной поддержке Германии. Он играл роль военного вождя, которой давно добивался; кроме того, он хотел верить, что война останется локальной.

Тирпиц, находившийся в отпуске, получил письмо от своего осведомителя в Берлине, что Его Величество не считает, что Россия станет помогать сербам, потому что царь не желает поддерживать цареубийц и Россия еще не готова как в военном, так и в финансовом отношении; то же самое касается и Франции. «Е.В. не говорил об Англии». Какие бы планы ни лелеял кайзер, при любом здравом размышлении было очевидно, что Россия не позволит, чтобы Австрия поглотила ее верного протеже Сербию, и не уступит своих позиций на Балканах. Она очень ясно дала это понять во время предыдущего кризиса: Россия расценивает нападение на Сербию как «казус белли» — «вопрос жизни и смерти».

Так в обстановке попеременно то реалистичности, то благих намерений, оптимизма, и сомнения, и растущего нервного напряжения, как и при любом великом заговоре, продолжались в Берлине и Вене тайные приготовления за фасадом внешнего спокойствия, намеренно выстроенного, чтобы не встревожить заранее другие великие державы.

Между тем флот был переведен на военное положение. Из средиземноморских судов «Гёбен», который не был в доках уже два года и на чью скорость серьезно влияли неполадки с котлом, получил приказ двигаться к Пуле на Адриатике, а ремонтные рабочие и необходимые материалы были посланы туда наземным путем из Германии. Крейсера на иностранных базах находились в состоянии постоянного напряжения.

Дёниц, как сигнальный офицер на «Бреслау», должен был знать об этой тревоге. Однако, как и прочие немецкие морские офицеры, служившие в то время, он ни словом не упоминает об этом в своих мемуарах. На сторонний взгляд, никаких изменений в международной эскадре, стоявшей у Дураццо, не произошло; время от времени с «Бреслау» высылали на берег отряды для подавления мятежников, иногда во время, свободное от службы, команда с «Бреслау» играла в «водный мяч» с командой с корабля Его Величества «Дефенс», однако «постоянно увеличивающееся напряжение бросало свою тень». Это предложение раскрывает истинное положение дел, если только оно относится к июлю, потому что в полном соответствии с немецкой политикой — изображать спокойствие до самого момента удара!

Позиция Британии оставалась загадкой. В Берлине министр иностранных дел пытался прощупать на эту тему главу английского адмиралтейства: «Что будет, если мы пригрозим Англии, что, если она объявит нам войну, а мы захватим Голландию? Как к этому отнесется адмиралтейство?»

Вскоре после обмена письмами и нотами между странами — участницами грядущего конфликта стало ясно, что прогноз Бебеля готов исполнится и что мир вступил «в начало самой ужасной войны, которую только видели в Европе».

Британский секретарь иностранных дел намеренно пытался оттащить державы от края пропасти и созвать еще одно международное совещание, но главные действующие лица должны были действовать немедленно. 28 июля Австрия объявила Сербии войну, и тогда одно за другим — хотя и не без сопротивления Берлина — звенья альянса начали сцепляться друг с другом. Наконец, 29-го оставались нерешенными только несколько маловажных вопросов: присоединится ли Италия к центральным державам, чью сторону примет Турция и, кроме того, будет ли вообще принимать участие в войне Англия?

В тот же день британское адмиралтейство послало на все корабли «предупреждающую телеграмму». С борта «Бреслау» у Дураццо видели, как их британский сосед поднял якорь и занял другую позицию, дальше в море, за пределами досягаемости торпед. А ночью сосед исчез совсем. Он не подавал никаких сигналов, «если не считать того, что так резко прекратил это соседство. После этого перемена наших отношений с Англией стала очевидной», — пишет Дёниц.

В Пуле в это время экипаж «Гёбена» помогал докерам, присланным из Германии, и, работая по двадцать четыре часа в сутки в жутком жаре под палубой, они сменили 4000 испорченных труб в паровом котле крейсера за восемнадцать дней. «Гёбен» отплыл в Адриатику 30-го числа, а вечером 31-го адмирал Вильгельм Сушон отдал по беспроводному телеграфу приказ «Бреслау» следовать в Мессину на Сицилии, а также организовал угольщиков в Бриндизи для встречи в открытом море.

Крейсер двигался тайно всю ночь и прибыл к Бриндизи рано утром 1 августа. Дёница выбрали представителем для переговоров с немецким консулом об угле, и после того, как его высадили на берег, крейсер продолжил свой путь; подобрать его на борт должен был «Гёбен».

Была душная южная ночь, когда он шел по тихим улицам города, розыскивая резиденцию консула. В конце концов, обнаружив ее, он прошел во внутренний двор — это был древний дворец, и понял, что должен поднять шум и разбудить хозяина. Наконец, на одном из балконов появился какой-то мужчина и зло спросил, кто он такой; когда он увидел морскую форму, то его обращение изменилось. «Первым вопросом, который он мне задал, даже не зная, что мне нужно от него в столь ранний час, было: примет ли Британия участие в предстоящей войне или нет?».