Проведя все утро за решением вопроса об угольщиках, Дёниц позавтракал с консулом и его семьей, а потом отправился в гавань и просидел в одиночестве на молу, глядя в море и подавляя в себе опасения, что «Гёбен» изменил курс и не сможет его забрать; тогда ему придется провести войну в Италии и не сражаться на своем «любимом “Бреслау”». Вечером «Гёбен» все же появился, «слава Богу...», он поднялся на борт и сообщил об успехе своей миссии Сушону.

Крейсер отплыл той же ночью, направившись на юго-восток, к «носку» итальянского сапога. На следующее утро, 2 августа, погода была жаркой и ясной; море плескалось и блестело под голубым небом строго по правому борту, срезанному горами Калабрии. Обогнув мыс Спартивенто, «Гёбен», когда в мареве впереди заблестел пик Этны, повернул к Мессине; вскоре можно было различить мачты и трубы «Бреслау» среди других кораблей. Дёница отправили туда, как только они встали на якорь.

Теперь стало ясно, что Италия не выступит на стороне Германии; также выяснилось, что германская эскадра не получит поддержки австрийского флота, на которую Сушон так рассчитывал. Он собирался поехать в Мессину, чтобы выработать планы совместного удара против транспортных судов, которые должны были перевезти солдат из Северной Африки обратно во Францию, но теперь договариваться было не с кем. Нет никаких сомнений, что это произошло из-за нерешенности вопроса об участии Англии, однако в результате два его корабля оказались под угрозой со стороны британской средиземноморской эскадры, которую возглавляли три военных крейсера, стоявшие у берегов Мальты, всего в 150 милях к югу.

Между тем в Берлине Вильгельм пал духом. Ужасная реальность открывалась перед ним, ломая всю выстроенную его эгоцентризмом картину: «В качестве награды за нашу верность клятве нас подставили и отдали на растерзание объединенному Тройственному союзу (Антанте), так что их желание уничтожить нас наконец-то могло быть удовлетворено». Вплоть до этого момента Франция старалась изо всех сил, чтобы не поддаться на провокацию, но учения тяжелой артиллерии и пехоты фон Мольтке были слишком своевременно проведены; канцлер был вынужден быстро набросать ноту в Париж уже на следующий день, чтобы легализовать объявление войны.

Сушон, проинформированный о ситуации по кабелю, принял чрезвычайно отважное решение нанести удар по французскому транспорту в одиночку. Кораблям было приказано очистить корпуса для боевых действий, и шлюпки, деревянную мебель и прочие горючие материалы перенесли на немецкий «грузовик», который отправили из гавани в связи с опасной ситуацией, в то время как итальянцы нехотя согласились на давление немецкого посольства и выдали необходимый уголь.

Наконец, на закате прибыли лихтеры, и в атмосфере лихорадочного возбуждения началась погрузка угля.

Дёниц писал: «Итак, я переживал последние дни мира перед Первой мировой войной. Как и перед Второй мировой, часы непосредственно между миром и войной были незабываемыми... в такие роковые моменты сознание и подсознание людей всегда бывает особенно восприимчивым».

Загрузку угля закончили к полуночи. Через час, смыв с себя пыль, оба корабля подняли якоря и отплыли с притушенными огнями сначала на север, а потом на запад, занимая позицию между Сардинией и французским берегом Северной Африки. С рассветом любой дымок на горизонте вынуждал их менять курс и скрываться из вида.

В этот день в Лондоне правительство наконец сумело прийти к единому мнению и принять то решение, что диктовали и честь — из-за обязательств перед Францией — и национальные интересы; было подписано воззвание к королю Бельгии нарушить нейтралитет и помочь отразить агрессию Германии. Министр иностранных дел сообщил Палате общин, что он не гарантирует в случае, если Великобритания останется в стороне, что страна сможет в конце войны изменить то, что произойдет, а именно: «предотвратить попадание всего запада Европы, находящегося прямо напротив нас, под власть одной державы». Он убедил Палату, а затем составил ультиматум правительству Германии, срок действия которого истекал в полночь по берлинскому времени следующего дня, 4 августа: если вторжение не остановится, Британия вступит в войну против Германии.

Но вторжение уже нельзя было остановить. Франция должна была быть сокрушена в течение шести недель, так, чтобы все усилия можно было бы обратить на восток, против России, прежде чем этот колосс разгромит Австрию и несколько немецких дивизий, удерживавших границу в Восточной Пруссии.

Ранним утром 4 августа «Гёбен» и «Бреслау» приблизились к алжирскому берегу, и линейный крейсер направился к Филиппвиллю, а более легкий крейсер — к Боне.

«В моей памяти по-прежнему ясно стоят картина: в сером утреннем свете появляются холмы, дома, легкие башни, пирсы и портовые здания с кораблями. Конечно, как юный солдат, я был под большим впечатлением от этого первого настоящего сражения», — записывает Дёниц.

Враг был захвачен врасплох, когда «Бреслау» приблизился и открыл огонь; в каких-нибудь 40 милях к западу более тяжелый залп «Гёбена» прозвучал также неожиданно для противника. Однако это была символическая бомбардировка, которая продлилась всего десять минут и нанесла незначительный, если вообще какой-нибудь ущерб войскам или транспорту, удачным выстрелом запалив один склад; затем оба корабля развернулись и направились дальше на запад, как будто бы в сторону Гибралтарского пролива, в Атлантику. Но, оказавшись вне пределов видимости с суши, они снова развернулись и пошли уже на восток, к точке условленной встречи. Однако едва они соединились в десять утра, как впереди показался дымок, и вскоре после этого на горизонте замаячили тройные мачты военных кораблей. В этот момент у всех замерли сердца, ведь корабли могли быть только британскими линейными крейсерами. Прозвучал сигнал тревоги: «Очистить палубу к бою!» Сушон развернулся левым бортом, а британец в ответ — правым. Сушон, который получил последние новости о том, что британцы, скорее всего, стали врагами, и был готов к любым враждебным действиям, решил вести себя вызывающе и вернулся к своему прежнему курсу.