Шрифт:
Выживших спасли на шлюпках с британского корабля «Снэпдрэгон» — всех, кроме троих, которые, должно быть, утонули, и механика. Дёниц, который сбросил с себя тяжелое кожаное обмундирование и ботинки уже в воде, был извлечен в рубашке, нижнем белье и одном носке. Командир «Снэпдрэгона» протянул ему руку, когда тот оказался на борту. «Теперь, капитан, мы квиты. Сегодня ночью вы потопили один из моих пароходов, а теперь я потопил вас!» Он послал матроса за банным халатом из своей каюты и набросил его на плечи Дёница.
Естественно, будущий гросс-адмирал был глубоко подавлен; он записал в своих мемуарах, как продолжал прокручивать события в голове, пытаясь понять, как все случилось и удалось ли механику Йешену выбраться с лодки или он оказался в ловушке, когда открыл кингстоны; подлодке потребовалось всего восемь секунд на то, чтобы затонуть, согласно сведениям от допрошенных.
Он и остальной экипаж были высажены на берег в Мальте и отведены в старую крепость Вердалла, которую использовали как тюрьму для военнопленных. Его настроение в этот период описывает британский офицер, который тщетно пытался его допросить.
«Сначала он отказался отвечать на какие бы то ни было вопросы и его даже пришлось упрашивать назвать свое имя. Он был очень угрюм и временами приходил в бешенство; заставить его вообще говорить было сложно. Такое состояние ума, как казалось, было вызвано происшествием, связанным с потерей его подлодки, и также представлялось, что он вел себя не слишком дружелюбно даже со своими соотечественниками; вначале он заявил, что покончил с морем и кораблями. Вероятно, потеря UB-68 была вызвана ошибкой самого ее командира».
Это первоначальное заключение не поддержали позже специалисты, но, так как и они не пришли к окончательным выводам, вероятно, что они скорее считали виновным механика или операторов рулей, с которых и началась цепь злоключений. Что же до чрезвычайно угрюмого настроения Дёница, оно в любом случае не было нормальной реакцией командира немецкой подлодки в глазах допрашивавших британских офицеров.
Дни в крепости проходили в унынии, и Дёниц по-прежнему был угнетен потерей своего корабля, гибелью Йешена и, без сомнения, тем, что больше не примет участия в боевых действиях этой войны, которой отдал четыре года жизни. Его отчаяние только усиливалось теми новостями, с которыми пленным разрешалось знакомиться из газет союзников. Перспективы выглядели весьма неутешительными еще при его выходе из Пулы, когда Турция, Болгария и Австро-Венгрия явно уступали натиску союзников; теперь же одна за другой они подписывали мирные договоры, в то время как на севере немецкие армии отступали от Фландрии; ходили слухи об открытой враждебности к армии среди голодающего мирного населения Германии и, хуже того, о мятежах на некоторых кораблях на Балтике.
Одновременно союзники выдвигали крайне унизительные условия мира, особенно президент Вильсон со своими «четырнадцатью пунктами», которые предусматривали отмену монархии Гогенцоллернов, запрещение иметь армию и введение демократической системы в Германии. Дёниц находил поведение Вильсона непостижимым.
Когда 4 ноября его отвели в порт и посадили на британский крейсер, чтобы перевезти в Англию, то на борту он обнаружил и своего первого помощника Мюссена. Седьмого числа крейсер бросил якорь в Гибралтаре; следующие несколько дней они с Мюссеном наблюдали деятельность на море с палубы и видели
«...обилие эсминцев, подводных лодок, “лисьих перчаток” (охотников за подлодками) и сторожевых кораблей всех стран, которые Англия согнала к Гибралтару. Мне было ясно, что такое чудовищное превосходство в материальной и военной силе используется против нас».
Крейсер простоял на якоре до 9-го, когда один из товарищей с Пулы, Генрих Кукат, нанес последний удар подводной войны, потопив старый корабль «Британия», построенный еше до дредноутов, когда тот находился под конвоем двух эсминцев в трех милях от переплетения сетей и от охотников рядом с Гибралтарским проливом. Увидев вымпелы союзников на середине мачты и эсминцы, которые спешили оказать помощь выжившим, Дёниц выразил свое настроение следующими горькими фразами:
«Генрих Кукат, ты лучший среди командиров подлодок этого года!
...Ты храбрейший из храбрых! Ты был боец — скромный, но дремлющей силой, которую могла пробудить лишь опасность. А с этим тебе везло!»
Через два дня вид гавани совершенно изменился. Когда пришли новости о бегстве кайзера и о том, что немецкое правительство приняло унизительные условия мира. Громкие звуки от всей армады, скопившейся в бухте: сирен, рожков, пароходных свистков, — заполнили воздух оглушительной какофонией; крики и поздравления гремели отовсюду над водой, взлетали фуражки, флаги были подняты, а на ближайшем корабле были даже подняты «вниз головой» захваченные немецкие знамена, над которыми реяли белые вымпелы. Они с Мюссеном стояли на палубе, «маленькая группа проигравших, с бесконечной горечью на сердце».
Капитан вышел к ним с группой офицеров, с которыми он праздновал победу шампанским, и приблизился к Дёницу; глядя на перевернутые немецкие вымпелы и вопящих матросов на соседнем корабле, тот сказал: «Мне это не нравится».
Дёниц обвел рукой все корабли, стоявшие вокруг, — британские, американские, французские, японские — и спросил: как может нравиться победа, одержанная силами всего мира?
«Да, — отвечал капитан после паузы, — это очень забавно».
Дёниц подумал: «Достойный “фронтовик”». В своих мемуарах он записал: «Я буду помнить этого справедливого и благородного английского офицера с уважением всю мою жизнь».