Так закончились первая заявка Германии на мировое господство и карьера Карла Дёница как морского офицера империи. Но и для него, и для страны стремление к победе было слишком велико, чтобы его могла поколебать горечь первого поражения.

После заключения перемирия крейсер продолжил свой путь до Саутгемптона, где Дёниц и Мюссен ощутили на себе все то любопытство, смешанное с ужасом, которое обычные британцы испытывали к немецким подводникам. Отсюда их отправили в лагерь для военнопленных офицеров в Редмайере, около Шеффилда. И снова почти единственным источником новостей были английские газеты, журналисты которых не имели никаких сомнений в том, что в ужасах войны виноваты кайзер, немецкая военщина и командиры подводных лодок, и призывали к суду над ними. Дёниц рассматривал все это как вражескую пропаганду, но на кое-каких молодых военнопленных все это произвело впечатление: они начали отрекаться от кайзера и утверждать, что в глубине сердца всегда были республиканцами. Дёниц, преисполнившись отвращения, основал барак монархистов, который назвал «Гогенцоллерн». К нему присоединилось несколько коллег-подводников и много других «истинных воинов, почти все — неоднократно раненные», которые и образовали братство нераскаявшихся монархистов.

Недели плена переросли в месяцы, пока союзники тщательно прорабатывали условия мира, которые собирались навязать побежденным. В Германии на волне революционного насилия родилась республика, возглавляемая социалистами. Дёниц беспокоился, размышляя, суждено ли ему снова увидеть родину и какая Германия это будет, и, пытаясь добиться репатриации, стал симулировать безумие.

У нас нет тогдашних медицинских отчетов, но одно из описаний этого «безумия» дает нам Вольфганг Франк после Второй мировой войны, во время которой он служил офицером в управлении пропаганды, занимавшемся специально делами подводного флота. Согласно ему, Дёниц играл в детские игры с коробками от печенья и маленькими фарфоровыми собачками, которых можно было купить в столовой, «до тех пор, пока даже его первый помощник не уверился в том, что он сошел с ума».

Едва ли можно доверять человеку, воспитанному школой доктора Геббельса; тем не менее, досье британской разведки времен Второй мировой на Дёница утверждает, что тогда он был отправлен в манчестерский дом умалишенных! Это заставляет предположить, что либо он симулировал очень убедительно, либо действительно был слегка не в себе.

Учитывая глубину его переживаний, особенно в связи с потерей UB-68 и гибелью механика Йешена, как выяснилось, может быть и то и другое. Он сам об этом не упоминает ни в одной из своих книг, хотя и рассказывал психиатру-американцу на Нюрнбергском процессе над военными преступниками фантастическую историю — тот невозмутимо все выслушал — о том, как он изображал, что стал подлодкой! В своих мемуарах он просто пишет, что намеренно эксплуатировал свое нездоровье, чтобы поскорее отправиться домой.

Какова бы ни была правда, его репатриировали с одной из самых первых партий пленных в июле 1919 года.

Когда он вернулся, Киль едва походил на военный порт. В Большой гавани не было ни одного военного корабля; единственными признаками работы были те, что производились при демонтаже тех подводных лодок, которые не были переданы союзникам под контролем их временной комиссии. Сама военно-морская база оставляла гнетущее впечатление, часовые были бесцеремонны, а порой и активно наглы, ходили кое-как одетые, не соблюдая никаких правил, курили на посту и позволяли своим винтовкам ржаветь. Это были лишь некоторые из последствий революционных событий и поражения в войне; душевные раны, которые остались у офицеров, возможно, были не столь заметны, но, безусловно, более долговечны.

Мятеж зрел на флоте на Балтике и на Северном море по крайней мере с 1917 года; это был естественный результат бездействия и бесцельного проживания больших экипажей в неудобных стальных коробках, где их занимали бесконечной муштрой, которая, как постепенно становилось ясно, была совершенно ненужной; его подогревали потеря многих лучших офицеров-подводников и существовавшее напряжение между корпусом первоклассных боевых офицеров и механиками и палубными офицерами, а также железная дисциплина, которой были подчинены особенно крупные корабли.

К этому добавлялось напряжение, возникавшее из-за контраста между той хорошей едой и винами и общим светским стилем жизни, которую вели боевые офицеры, и сокращением рациона матросов, а также близостью к голодной смерти гражданского населения из-за блокады союзников, — население порой воровало то, что можно было съесть, из мусорных баков с подводных лодок.

В ноябре 1918 года новое высшее морское командование во главе с адмиралом Рейнгардом Шеером, игнорируя тревожные сигналы, на которые указывали более умные офицеры, зажгло ту искру, которая воспламенила порох и разорвала на части весь флот; это было настоящее самоубийство — идти в это время против британского флота; объявленной целью была рационализация всего, что только можно, но, без сомнения, истинной целью было сохранение чести немецкого флота, прежде всего чести офицеров.

Моряков из эскадры немецких линейных крейсеров, которые уже пережили самоубийственные операции, проведенные по планам Шеера в Ютландии, сама идея принести себя в жертву кодексу офицерской чести никак не привлекала. Они просто отказались выйти в море; другие отказались даже вернуться на корабли после отпуска и учинили бунт в Вильгельмсхафене, с мирной демонстрацией и здравицами в честь американского президента Вудро Вильсона.

Бунт перекинулся на военный флот и крейсера; лишь торпедоносцы и подводные лодки остались верны командованию.

Для того чтобы разобщить бунтовщиков, некоторые боевые эскадры были разосланы по разным портам; но вместо того, чтобы обеспечить офицерам контроль над людьми, это лишь помогло распространению заразы на побережье. В Киле командующий военно-морской базой адмирал Вильгельм Сушон был захвачен врасплох неожиданным приходом третьей боевой эскадры под красным флагом и передал командование почти без сопротивления Совету матросов. На следующий день в руки матросских советов попали Любек и Травемюнде, а через день Гамбург, Бремен, Сюксхафен, Вильгельмсхафен. С этих баз группы матросов направились в другие промышленные и гарнизонные города через всю Германию, поднимая красные флаги революции среди рабочих, давно подготовленных пропагандой большевиков и уменьшенными пищевыми рационами. На кораблях между тем палубные офицеры и унтер-офицеры объединились, чтобы потушить насилие, которое внезапно вспыхнуло среди матросов, и во многом именно благодаря их усилиям флот не распался и был еще способен выйти в свое последнее плавание 21 ноября при условии заключения перемирия и интернирования в Скапа-Флоу, базу Большого флота на островах к северу от Шотландии.