Что-то в словах видящего заставило Ревика задуматься.

Однако он не ответил, и снова почувствовал, как Балидор вздохнул.

«Я знаю, что ты религиозный мужчина, Дигойз…»

«Религия не имеет к этому никакого хренова отношения», — прорычал Ревик.

«Чёрта с два не имеет, — так же резко послал Балидор. — Если ты веришь, что она здесь по тем причинам, которые приписывает ей Совет и я, тогда ты не можешь просто относиться к ней как к обычной видящей, Дигойз. Какой бы молодой она ни была, ты не можешь так же относиться к её страданиям. Или даже к её правам на "счастливую жизнь", как выражаются люди. Она не поблагодарит тебя за то, что ты сюсюкаешься с ней в этом плане. Я обещаю тебе, она не поблагодарит. Нет, если она такое существо, каким я её считаю».

Ревик тоже замолчал.

Его невыразимо раздражало то, что он почувствовал правду в словах собеседника.

Чтобы объяснить это, почему-то понадобился другой разведчик, а не монах Совета.

Ему нужно было увидеть это как воин, независимо от их убеждений.

Как только он это сделал, он поймал себя на том, что думает, размышляя над словами Балидора.

Он попытался сделать так, как просил Балидор.

Он попытался увидеть это с точки зрения Элли, то есть, той её высшей части, которая не хотела бы, чтобы её свет ожесточился против человеческой расы.

Он, конечно, не мог отождествить себя с разумом посредника.

Он знал, что его собственный свет был бы слишком бесхитростен для такого, но он мог попытаться понять это с точки зрения того, кто находится здесь, внизу — кого-то, кто выполняет миссию глубокого внедрения, которую они не хотели бы прерывать из-за чего-либо, что можно контролировать. Он попытался забыть о своём гневе из-за самого оскорбления и подумать о том, что бы он чувствовал, если бы был на таком задании.

Любая миссия может провалиться.

Любая миссия может быть поставлена под угрозу всего из-за одного плохого дня.

Он изо всех сил старался думать об этом объективно, с точки зрения описанных Балидором последствий.

Поступая так, он не сосредоточился на том, чего могла хотеть от этого сама Элли — в смысле, личность, которую он знал здесь, внизу. Он сильно подозревал, что в любом случае знал, что сказала бы Элли. Ей была бы ненавистна идея быть стёртой. Ей была бы ненавистна мысль потерять даже одну секунду своей жизни. Она хотела бы помнить, что Джейден сделал с ней. Она хотела бы знать об этом, как минимум для того, чтобы это никогда не повторилось.

Более того, она хотела бы справиться с этим.

Она бы не хотела видеть себя нуждающейся в подобных мерах.

Она бы не хотела видеть себя слабой.

Она бы разозлилась на всех них за то, что они думают, будто она не сможет справиться с этим без какой-нибудь промывки мозгов, которая вымоет тьму из её света.

Затем Ревик задался вопросом, если бы изнасилование произошло с ним, смог бы он когда-нибудь не держать зла на людей, которые могли бы сделать такое?

Мог ли он ограничить свой гнев только Джейденом?

Мог ли он сохранить его для отдельных людей, а не для всего вида?

Мог ли он действительно лгать самому себе, что Джейден и Микки были не чем иным, как аномалиями, отклонениями от добрых сердец и умов большей части человечества — независимо от всех доказательств обратного? Смог бы Ревик не связывать это жестокое обращение с паттернами жестокого обращения с людьми по всему миру? Смог бы он поддерживать такой же уровень сопереживания к ним после того, как тот, кому он доверял, накачал его наркотиками и надругался над ним просто ради удовольствия?

Ревик решил, что не смог бы.

Он не мог не дать такой вещи изменить его мнение обо всех остальных.

Более того, если бы он позже узнал, что он не один из них, это стало бы глубоким облегчением.

Он, вероятно, сделал бы всё возможное, чтобы дистанцироваться от им подобных, искоренить любое сходство между собой и ними.

Он, вероятно, выстроил бы часть своей идентичности только на этом противопоставлении.

При мысли об этом его челюсти напряглись.

Чем дольше он думал об этом, тем твёрже сжимались его челюсти.

«Ладно, — послал он ещё через несколько секунд. — Если вы действительно желаете, чтобы наш Высокочтимый Мост продолжала свою безусловную любовь и чрезмерную идентификацию с нашими родственниками-людьми…»

Сарказм просочился в его слова; он ничего не мог с собой поделать.

«…Тогда, я думаю, мы должны стереть её память. Заставить её забыть».

Наступила тишина.

Ревик почувствовал, как Балидор кивнул, не реагируя на его сарказм, но, возможно, реагируя только на смысл слов Ревика.