Я только усмехнулся ему в спину. Может быть и войдёт. Позор всегда лучше всего остального запоминается.

И ведь он сам виноват! Я дал ему шанс на исправление, но… Вопли гордыни оказались громче голоса разума.

Если бы Дворжецкий поступил как мужчина и удалил интимную запись, то я мог бы его простить. Но он же помчался показывать её на ректорском собрании. То есть вообще — показывать посторонним людям наши с Бесстужевой ночные утехи!

А этого как раз допустить было нельзя! Княжне ещё замуж выходить, и желательно за выгодную партию. А скандал с честью и княжеским достоинством ей может выйти боком.

Может быть по молодости она и будет хорохориться, но уже к более старшему возрасту поймёт, какую ошибку совершила, позволив снимать себя в самом неприглядном виде. Да, именно позволив, ведь она не обезопасила свою комнату от проникновения постороннего взгляда. Так вот, чтобы эта ошибка не выплыла сейчас на поверхность, я и затеял весь этот спектакль.

— Ох, не опоздать бы! — послышался голос Батори.

Я на всякий случай подвинулся, чтобы тот не сшиб с ног. Виконт промчался горным ветром, высоко подкидывая колени.

Всё прошло как по маслу и теперь осталась только вишенка на торте. Я должен раз и навсегда отбить желание у тех, кто хочет сделать пакость для моих близких и тех, кто мне дорог.

Никто не смеет трогать моих людей! Никто не смеет касаться их грязными лапами или пытаться их огорчить!

Я даже усмехнулся своим мыслям — как же быстро определил Бесстужеву в разряд своих людей… А ведь вечером расстался с ней. Однако, как показывает практика — расстался правильно.

Ведь на место Дворжецкого обязательно придет кто-нибудь другой. И кому-нибудь другому захочется воздействовать на меня через близких. Ведь как ни крути, а я должен переживать за тех, кто находится со мной рядом, кто доверил свою жизнь веселому царевичу.

— Иван Васильевич, мы же можем не успеть! — подскочил ко мне Годунов.

Вот и ещё один из тех, кого я мог считать вхожденцем в «близкий круг». Но атак на него до сих пор не было потому, что все знали — его опекает приближенная к царю особа. Но когда со смертью отца пропала и Мария Никифоровна…

В общем, сейчас Годунова никто не опекал, так что могут и попытаться поковырять Бориску…

— Борис, вспомни анекдот про молодого и старого быка, которые стояли на холме и смотрели на стадо коров у подножья холма, — усмехнулся я в ответ. — Мы всюду успеем. Мы прибудем ни рано и не поздно, а как раз к раздаче слонов. Так что не суетись.

— Ух, Иван Васильевич, всё-таки я порой поражаюсь вашей выдержке. Это же надо вот так вот взять и разыграть партию. Прямо как в шахматах!

— Просто с гроссмейстером сел играть любитель, — вздохнул я в ответ. — А результат такой схватки всегда предсказуем…

Вскоре показался и актовый зал. Крики оттуда уже гремели по коридору. И в основном это были крики Дворжецкого:

— Я докажу! Я всем всё докажу! Я сейчас покажу, как у нас кое-кто занимается!

Мы с Годуновым прошли в зал. В просторном помещении сидели преподаватели, а «виновник шума и тревоги» чуть ли не подпрыгивал от нетерпения на сцене. Рядом с ним хмурился Михаил Селиверстович Снегов, чью презентацию так безобразно прервали.

— Вот! — Дворжецкий указал на меня пальцем. — Вот кто нарушает не только правила училища, но также и общечеловеческие понятия о чести и морали!

— Михаил Павлович! — крикнул я в ответ, чувствуя обращенные на меня глаза. — Княжич Дворжецкий! Прошу вас образумиться и прийти в себя! Нельзя же так бескультурно себя вести и отрывать от важных дел наш многоуважаемый преподавательский состав!

— Нет! Ты думаешь, что на тебя не найдётся управа? А вот и найдётся! — чуть ли не бабьим голосом завопил княжич. Он затряс телефоном словно поп крестом перед изгоняемыми бесами. — Я сейчас всем всё докажу! Я покажу такое… Такое… Ты не только себя покрыл позором, но также ещё и…

Я видел, как Бесстужева спрятала лицо в платок. Вот-вот прозвучит обвинение и тогда…

— Княжич!!! — гаркнул я так громко, что оконные стёкла звякнули в ответ. — Ещё раз призываю вас взять себя в руки! Не стоит ничего показывать!

— Ага, испугался? — злорадно расхохотался Дворжецкий. — Следует бояться, царевич…

Последнее слово он произнес так, словно оно обожгло ему рот горячей картошкой.

— Что происходит, Иван Васильвич? Извольте объясниться? — повернулся ко мне Еремей Григорьевич Савельев.

— Наш однокурсник слегка повредился в уме от перенапряжения! — тут же ответил я. — Похоже, что нагрузка Порфирия Валентиновича вызвала небольшой шок. Мы пытались удержать Михаила Павловича, пытались успокоить его, но… Похоже, что стресс очень сильно прошелся по княжичу, если он ошибся раздевалками и ворвался в женскую!

— Да-да! Он был у нас! — раздались нестройные женские голоса. — И был весьма в неприглядном виде! Можно даже сказать, что срамном!

Глаза Дворжецкого едва не вылезли из орбит, когда я произнес свой спич. Он явно не ожидал от меня подобного. Он думал, что я буду умолять его, что упаду на колени и начну ползать, но… Да вот хрен ему во всё княжеское рыло!