– Про нас говорят…что я твоя любовница. Что ты женат, а я тебя увела.

– Не думай об этом, - он ласково гладит меня по щеке пальцем и смотрит, как всегда в глаза. В душе, несмотря на весь страх и боль, по-прежнему цветет и крепнет любовь к нему. Та самая, что наверное, и помогла мне выжить.
– Я со всем разберусь. Никто тебе больше ничего не скажет и не посмотрит косо, слышишь?

Молча киваю, сжимая его ладонь.

– Просто помни, что только мы знаем нашу историю. И никто не сможет переписать ее по-своему, да?

– Да.

– И я люблю тебя...наверное, с первого дня, как увидел.

– Неправда. Ты чуть не убил меня тогда за мой длинный язык.

– А это права.

Желание улыбнуться оборачивается катастрофой. Снова сильно заныла щека, а после вновь закружилась голова и я прикрыла глаза.

– Фара, ты не уйдешь?
– шепотом спросила его.
– Не уходи, мне страшно.

– Я буду рядом, - его тихий ответ меня успокоил, потому что я вновь перестала себя контролировать. Веки потяжелели, глаза стали слипаться, но я все еще ощущала тепло его сильной руки.
– Спи, любимая.

Сая

Все еще чувствую его тяжелую ладонь на своей, когда балансирую между сном и явью, начинаю слышать то, что происходит вокруг, как например, приятный шум дождя за окном, или размеренное дыхание Фархата рядом.

Наверное, он понимает, что я просыпаюсь, потому что сжимает мою кисть и гладит ее, а потом касается пальцами моего лба и ласково ведет ими вверх, приглаживая волосы. Левый уголок губы подрагивает в подобие улыбки и я все-таки пытаюсь окончательно проснуться. Но когда открываю глаза, то силуэт сначала размывается и я улавливаю, что он ничего общего с Фархатом не имеет. Зажмурившись после очередной попытки, мне все-таки удается открыть глаза и я застываю…

– Папа, - шевелю губами и говорю тихо-тихо.

– Привет, дочь, - слабо и мягко улыбается дочь.
– Моя спящая красавица.

– Пап, - рот кривится от того, что я начинаю плакать, но отец вновь кладет ладонь на щеку и смахивает с нее слезинку.
– Мне было так страшно.

– Все уже прошло. Только больше я тебя за руль не пущу.

Коротко киваю и признаюсь:

– Фархат сказал, теперь только с водителем.

– Поддерживаю его решение.

– Под, - облизываю сухие губы, - поддерживаешь?

– Мы с ним уже все обсудили, - вижу, как собираются морщинки в уголках глаз и как напрягается лоб.

– Что?

– Он хочет забрать тебя к себе, обещал, что сам займется твоей реабилитацией. Я не стал возражать.

Сгибаю здоровую руку в локте и дрожащими пальцами касаюсь серебристых волос на папиной щетине. Мы ведь никогда не перестанем любить друг друга несмотря на те обидные слова, которые вырвались у обоих в нашу последнюю встречу. И он по-прежнему мой самый родной человек на Земле.

– Спасибо, пап.

– Прости, что обидел.

– И ты меня прости. Я не должна была так с тобой разговаривать.

– Как сказала Мира, мы оба были на нервах, но сделаны из одного теста.

– Мира, - повторила я глухо и устало.
– Как здорово, что она есть у тебя. Я так жалею, что обидела ее в день нашего знакомства.

Отец встревоженно повел бровями, но я разглядела огонек в его глазах.

– А ты знаешь толк в женщинах, папа, - пытаюсь пошутить я.
– Она хорошая и добрая. Любит и принимает тебя со всеми твоими тараканами.

– Вот спасибо, - негромко смеется.

– Это же так важно, да? Когда находится человек, который принимает тебя таким, какой ты есть? И даже не смотря на твоих радиоактивных тараканов становится для тебя родным и близким. Правда же?

Я уже не напоминаю ему о маме, как прежде, потому что теперь я окончательно отпустила ее и приняла папин выбор. Мамы нет, но она всегда будет в наших сердцах. И в папином, конечно, тоже. Но теперь рядом с ним Мира и она именно та, что была ему нужна. Наверное, они в свое время излечили друг друга. Также, как и мы с Фархатом.

– Правда, дочка.

Каждый раз, когда мы с папой миримся, я чувствую большое облегчение, словно камень с души упал. И вновь на сердце легко и спокойно, потому что рядом с ним я всё та же маленькая девочка, которой нужны его крепкие, но нежные объятия, одобрение и безусловная отцовская любовь.

Все последующие дни в больнице мне откровенно и дико скучно. А еще больно. Спасают обезболивающие, но я жду до последнего и только потом прошу медсестру поставить укол. Фархат ругается, что я зря тут строю из себя сильную и независимую. Еще он называет меня упрямой, невыносимой, вредной татаркой и грозится оставить в клинике на больший срок, потому что я мало ем, а он не может постоянно сидеть с ложкой и заставлять меня открыть рот, как ребенка.