Я не могу сказать этого, даже если бы хотела. Я сижу жестко и прямо, не более чем предмет на его стороне.

— А теперь позволь мне назвать тебе несколько причин, по которым я не могу отправить тебя в эту школу.

В его голосе звучит тьма, как тяжелые черные тучи перед тем, как гром раскалывает небо. Он делает паузу, потому что вот-вот дойдет до сути, которую хочет донести, и важно, чтобы я обратил на это внимание.

— Я отправляю тебя в эту школу не для того, чтобы ты выросла шлюхой.

Он выплевывает это слово так, словно в его устах это яд.

— Я отправляю тебя в эту школу не для того, чтобы ты сидела и красовалась перед мальчиками и мужчинами. Ты — Теодора Дорохова, и твоя репутация — моя. Я бы не хотел, чтобы обо мне говорили, что я шлюха, так же как и о вас. Ты знаешь, что такое шлюха?

Мой голос звучит так тяжело, что я не могу даже сглотнуть. Я загибаю пальцы вокруг рукавов кардигана, крепко держась за них, надеясь, что не задохнусь. В моих глазах горит огонь, словно я собираюсь заплакать, но я знаю, что не могу этого допустить.

Я уже навлекла на себя гнев отца — мои слезы лишь приведут его в ярость.

Я качаю головой, отказываясь.

— Шлюха — это женщина, которая отдается мужчинам. Есть много способов стать шлюхой, Теодора, но есть только один способ быть чистой. Ты не должна позволять мужчинам прикасаться к себе, ни в коем случае, пока не выйдешь замуж. Ты поняла?

На этот раз я киваю. Мой кивок говорит то, что я не могу сказать.

Да, папа, я понимаю.

Я должна быть именно такой, как ты говоришь.

Только так я смогу уберечься от твоего гнева.

Отец поворачивает голову и смотрит на меня. Я не хочу смотреть на него: встреча с его взглядом причиняет боль, как прикосновение к огню. Но если я этого не сделаю, его гнев усилится.

Поэтому я поднимаю на него глаза; я молюсь всем святым во всех соборах, чтобы они помогли мне сдержать слезы, запертые в груди.

Я выдерживаю взгляд отца столько, сколько ему нужно.

— Тот мальчик, с которым ты разговаривала, — говорит он. — Он может быть сыном дворянина или миллиардера — неважно. Как и ты, он женится, когда достигнет совершеннолетия. Он будет выполнять свой долг ради семьи, ради своего имени. Но до этого он, возможно, захочет вкусить свободы, узнать, что ему нравится. Он — и все мальчики здесь. Они все похожи на тебя, но ты не похож на них. В этом мире у мужчин больше свободы — это несправедливо, и если бы тебе повезло родиться мальчиком, тебе не пришлось бы терпеть эту несправедливость. Если бы ты родилась мальчиком, мне не пришлось бы говорить с тобой об этом. Потому что мальчиков-мужчин нельзя погубить так, как это могут сделать женщины. Ты понимаешь?

Я киваю. Я смутно понимаю, о чем говорит мой отец. Он говорил об этом раньше, как и моя мать.

Они говорят о беременности. В одиннадцать лет я едва могу представить себе такое понятие. В одиннадцать лет этот страх не приходил мне в голову.

Но в сознании моих родителей этот страх вполне реален.

— Ты будешь учиться в этой школе до тех пор, пока не станешь взрослой женщиной, — окончательно объявляет мой отец. — В это время, Теодора, ты останешься хорошей девочкой, какой всегда была. Ты не будешь бросать свое внимание на всех, кто этого добивается. Ты не будешь ходить на свидания, как это могут делать другие ученики твоего класса. Ты не будешь целоваться с мальчиками, прикасаться к ним или каким-либо образом отдаваться им. Ты должна пообещать мне, Теодора. Обещай мне, что будешь поступать правильно, даже если это будет трудно. Это единственное, о чем я прошу тебя.

Я пытаюсь сглотнуть, но мраморное яйцо в моем горле так велико, что я могу проглотить его только с большим, громким глотком. Звук получается почти слишком громким. Глаза отца сужаются.

— Обещай мне. Сейчас же.

— Я обещаю, — пытаюсь сказать я. Но слова застревают. Я смотрю на него в панике.

Я знаю, что он хочет, чтобы я заговорила, но я не могу. Как бы мне хотелось. Я бы взяла с него обещание и сказала бы ему все остальное, что застряло у меня в горле.

Я не шлюха. Я просто девушка. Я не делала ничего плохого. С Закари Блэквудом я говорила только о книгах. Я не сделала ничего плохого. Он заговорил со мной первым. Я не шлюха и никогда ею не стану.

— Скажи. Это, — вырывается у него.

Его рука вырывается, сжимая мою руку так крепко, что из моего горла вырывается звук боли. Вслед за этим я произношу. — Я обещаю, папа.

Мой голос едва превышает шепот. Но для отца этого достаточно. Он отпускает меня, отпихивая от себя, как отвратительную тварь.

— Хорошо. Нарушишь это обещание, Теодора, и я буду наказывать тебя за это до конца жизни.

В мой первый день в Спиркресте я вместе с другими учениками седьмого класса стою у актового зала в ожидании вводного собрания. Я не смотрю на других учеников, я стою прямо и неподвижно, ожидая, когда учителя скажут нам идти внутрь.

Мои косы так туго заплетены, что болит голова. Моя форма, словно жесткая броня, облегает мое тело, а новенькие туфли жмут мне ноги.