А что если Юля скажет, что я ничего не придумала и те новости были на самом деле правдой? Что если они действительно любовники? Или даже просто трахаются иногда, когда сбегают в другие страны от кого-то, перед кем у них есть обязательства?

Телефон милостиво вибрирует, не давая моему беспощадному мозгу сформировать единственно правильный ответ.

Д: Кстати, отличный план, Лори. С завещанием.

Я закатываю глаза, потому что не на секунду не сомневалась, что он обязательно будет в курсе всего, что происходит в моей жизни.

Он всегда рядом.

Оберегает.

Контролирует.

Беспощадно мстит всем, кто причиняет мне боль.

Решает вопросы.

Думает обо всем наперед, даже если это роды и чужой ребенок.

Только не любит.

«Мне никто не нужен, обезьянка…»

Я бросаю взгляд на время на экране телефона, потому что из множества вариантов, что написать ему в ответ, не могу выбрать ни один — они все слишком сухие или слишком эмоциональные, или слишком безликие.

Через три часа у меня встреча с Рудницкой.

Я: У меня был хороший наставник по составлению самых лучших в мире планов.

Д: Чувствую себя старым и дряхлым, обезьянка. Прям по яйцам мне потопталась, бессердечная ученица.

Я из последних сил сдерживаю улыбку, потому что из-за приоткрытой двери зала совещаний начинает доносится характерный скрежет отодвинутых стульев. Лучше, если никто из сотрудников офиса, а тем более Угорич, никогда не увидят меня с покрасневшими щеками и вот этим слишком очевидным счастьем на губах.

Я: Ты на десять лет старше меня, Шутов. И только из уважения к твоим сединам я так гуманно обращаюсь с твоими яйцами.

— Валерия Дмитриевна? — Эггер первый появляется в коридоре. — Полагаю, мы уладили основные вопросы с господином Угоричем.

Я киваю и молча жду, пока Константин и его беспомощный «оруженосец» пройдут мимо по коридору. Он на прощанье даже не смотрит в мою сторону. Правда думает, что меня может задеть эта тупая ужимка?

— Что скажете? — перевожу взгляд на своих юристов. Теперь, когда рядом нет посторонних ушей, можно говорить без купюр.

— Это определенно какая-то афера, — сразу говорит Смехова.

Эггер молчит и мне приходится поторапливать его нетерпеливым взглядом.

— В моей практике были случаи, когда даже всплывшие спустя десятки лет завещания оказывались подлинными. Кроме того… — Он ищет моего одобрения и сигнала, прежде чем продолжить. — Присоединение «ОлмаГрупп» было несколько… не протокольным. В свете этого внезапно всплывшего завещания и до хотя бы первых результатов проверки подлинности, я пока не готов давать какие-либо прогнозы.

Не протокольным?

Я плотно сжимаю губы, чтобы не проронить ни звука из множества тех, которые буквально режут мне язык.

Завольский просто забрал все активы моего отца — в наглую, как в лихие девяностые, наплевав на все процедуры. Это было никакое не «не протокольное присоединение», это был чистый рэкет и демонстрация собственной власти. И безнаказанности.

— Юрия Степановича уже поставили в известность, — именно сейчас произносить имя этого жирного борова максимально противно, как будто вынуждена пережевывать чужую блевотину. Но мой учитель хорошо меня подготовил — если понадобиться, я даже на раскаленных углях станцую с улыбкой на губах. — Расскажите ему все, что тут случилось со всеми деталями. Возможно, у него появится свой вариант решения проблемы.

«Я на это изо всех сил рассчитываю», — добавляю про себя.

Уже в кабинете, мысленно прикинув как буду действовать дальше, нахожу один из номеров Наратова, с которых он в последние разы выходил на связь. Трус несчастным, просто обоссаная половая тряпка, господи. Столько лет прошло, а от воспоминаний обо всех пролитых по нему слезах, тянет блевать. Но я уже знаю, что легче мне станет только после того, как я увижу его таким же раздавленным, какой я была в тот день, когда он просто прошел мимо, переступив через меня как через мусорную кучу.

Пишу сообщение: «Нам срочно нужно поговорить! Это насчет завещания!» и отправляю на все его подпольные номера. Если не ответит до вечера — бузу звонить, пока до тупой башки Наратова не дойдет, что, когда я говорю срочно — это значит даже под страхом быть кастрированной собственной больной на всю голову женушкой.

Но это, к счастью, делать не приходится. Он перезванивает как раз, когда я стою на крыльце, дожидаясь, пока Валентин раскроет зонт у меня над головой. Льет как из ведра, и несмотря на большой зонт и торопливый шаг, я все равно успеваю порядком намокнуть. Но в машину не сажусь — своему водителю я, конечно, доверяю (раз он до сих пор никуда загадочным образом не испарился, значит, Шутов посчитал его благонадежным), но разговор с Наратовым не должен слышать никто. Кроме, разве что, Валентина, который даже роль держателя зонтика исполняет безупречно, безмолвно и бесшумно.