— Рик прав. Я хочу оставить ее. Но мы не будем называть ее Гуллбертом, — сказал я, и он ткнул меня локтем в ребра.

— Вы не можете оставить ее себе, — настаивал папа, но я был слишком занят, набрасываясь на Рика за тот локоть и получая отпор.

Он рычал, пока мы катались и дрались, колотя друг друга кулаками.

— Гуллберт — дурацкое имя! — Огрызнулся я.

— У тебя дурацкое имя, — огрызнулся Маверик в ответ, и его кулак врезался мне в ребра.

— Вы пугаете ее, — прошипел папа, и мы оба посмотрели на нее, песок посыпался с моих волос, когда я прижал Маверика к себе. Чайка извивалась в его руках, глядя на нас с паникой в глазах. — Вы двое подобны солнцу и луне: когда вы работаете вместе, царит гармония, но если вы идете друг против друга, это полный хаос.

Я фыркнул, отчего прядь волос над моими глазами взметнулась вверх, а голова Маверика обреченно упала обратно на песок.

— Идите сюда и сидите тихо, или я отнесу ее куда-нибудь, где не будет двух детей, пугающих ее до чертиков, — строго сказал папа, и мы, шаркая, вернулись к нему, склонив головы.

— Посмотрите, на что способны ваши руки, когда вы работаете вместе, — сказал он, его тон смягчился, когда он погладил пальцами птичьи перья. — Некоторые люди увидели бы обреченную птицу, когда смотрели на эту чайку, но вы оба увидели ту, которая нуждалась в спасении, и действовали, чтобы помочь ей. Это редкость, ребята. И я горжусь вами за это. — Папа улыбнулся нам, и тепло наполнило мою грудь. — Однажды вы оба будете править этим городом, и я знаю, что у вас все получится, пока вы работаете вместе.

— Папа, — простонал я, и он ухмыльнулся, пока Маверик изображал рвоту.

— Ладно, давайте освободим эту маленькую чайку, хорошо? — Предложил папа, и мы нетерпеливо закивали, наблюдая, как он отпустил крылья птицы, и я был удивлен, когда она не сразу улетела.

— Что она делает? — прошептал я.

— Гуллберт решил стать нашим питомцем, — сказал Маверик себе под нос.

— С нами она чувствует себя в безопасности, — сказал папа, затем подтолкнул птицу рукой, и она мгновение смотрела на него, прежде чем расправить крылья и с пронзительным криком улететь, ветер унес ее от нас к ярко-голубому небу.

Мои глаза были закрыты, но мой разум был совершенно бодр, охваченный тысячью воспоминаний и еще большим количеством сожалений. Мои пальцы были переплетены с папиными, пока я сидел рядом с его больничной койкой, а ровный ритм его сердцебиения на мониторе был единственным, что поддерживало меня в здравом уме.

Я был ужасным королем. Таким, который превратился в свою работу. Я был настолько сосредоточен на том, чтобы все шло так, как я хотел, чтобы моя семья была в безопасности, что ни разу не поинтересовался, хотят ли этого они. Я гнался за воображаемым моментом времени, когда все снова будет хорошо, но это была лишь иллюзия на горизонте, созданная глупыми убеждениями. Сожаления растянулись на целую жизнь, но я ни о чем не думал, потому что не мог изменить момент, в котором сейчас находился. Это было похоже на распутье: один путь вел меня дальше по этому разрушительному пути. А другой…

Я потер висок. Другой путь был не менее мрачным, но, возможно, именно его я заслуживал после всего того, что натворил.

Пальцы отца сжались вокруг моих, и я сразу открыл глаза, ощущая волну надежды в груди.

Он попытался прочистить горло, звук становился похожим на стон, и я еще сильнее сжал его руку.

— Папа? — Прохрипел я. — Я здесь. Ты в порядке.

Его глаза приоткрылись, демонстрируя глубокий оттенок зеленого, который отражал мои собственные. — Привет, малыш.

Черт, никогда не думал, что буду рад слышать, как он меня так называет.

Дворняга тявкнул, вскочив рядом с ним, и начал лизать ему лицо, заставив папу рассмеяться своим глубоким смехом, от которого у меня защемило в груди. Я подался вперед, обхватив его руками, а Дворняга вклинился между нами, и папа притянул меня ближе, а я вдохнул его знакомый запах кофе и земли, и его щетина прижалась к моей.

Следующий час прошел как в тумане: медсестры и врачи осматривали его, а я сидел и смотрел на человека, которого так боялся потерять. Я держал Дворнягу у себя на коленях, потому что он продолжал кусать за руки любого, кто пытался приблизиться к папе, и решил, что задницу маленького чудовища вышвырнут отсюда, если он не будет вести себя хорошо. Одна из медсестер уже пыталась сказать мне, что мы не можем держать здесь собаку, но одна плохо завуалированная угроза смерти заставила ее резко пойти на попятную, и я был готов поспорить, что она предупредила других сотрудников больницы, чтобы они больше ничего не говорили на эту тему. Он не раз кусал мои пальцы, но мне было наплевать, я крепко его держал, пока он рычал и огрызался на море персонала, помогающего папе. Когда они, наконец, снова оставили нас одних, папа немного поел, и на его щеки вернулся легкий румянец.

Он сидел, выпрямившись на кровати, и выглядел угрюмым из-за всей этой суеты, в которой тонул. Лютер Арлекин был гордым человеком, особенно когда дело касалось женщин. А среди людей, помогавших ему, не было ни одного мужчины. Но, учитывая его состояние, он не мог отказаться от их помощи — хотя и попытался убедить доктора выписать его и позволить мне позаботиться о нем дома. Сейчас он был буквально сшит наполовину, и шансы на это были нулевыми, но это был Лютер.

— Ты помнишь, что произошло? — Спросил я, когда он выковырял ложкой остатки пудинга из стаканчика, собираясь проглотить его, но увидел, что Дворняга уставился на ложку. Я попросил одного из «Арлекинов» принести сюда собачий корм для Дворняги, но он все равно был попрошайкой, когда дело доходило до обычной еды людей.