Ради всего святого.

Я нажимаю на зеленую кнопку и подношу телефон к уху.

— Где ты, черт возьми, был? — рявкает Антон.

— Где-то рядом.

— Ты, тупой урод, заставил меня поволноваться. Я думал, что кто-то наконец-то проломил тебе череп.

— Если бы.

— Не шути с таким дерьмом, пацан. Ты уже выполнил просьбу отца?

— Нет.

— Сделай. Он становится беспокойным, а ты знаешь, какой он. Ты же не хочешь, чтобы он злился на тебя. Я не хочу, чтобы он на тебя злился.

— Я разберусь, — говорю я. — Успокойся, дедушка. Все эти стрессы вредны для твоего старого сердца.

— Ты маленькая дрянь. Может, не будешь меня напрягать, а?

— Я сказал, что разберусь с этим.

— Черт возьми. Хорошо. Хорошо. — Он замолкает на мгновение, и я представляю, как он проводит своей грузной рукой по волосам, зачесывая их назад. — Ты хорошо питаешься и все такое?

— Да.

— Хорошо, хорошо. Хорошо. Ешь свои гребаные овощи и… не знаю… не обрюхать ни кого.

— А что, ты не хочешь внука? — спрашиваю я.

Антон смеется.

— Хах, я бы с удовольствием завел внука, но ты еще не готов к этому дерьму. Ты сам еще ребенок. Сначала разберись со своей жизнью, да?

Хороший совет. Разобраться со своей жизнью, да? Если бы все было так просто.

— Ты хочешь повесить трубку, Дедушка, или сначала скажешь, что любишь меня?

— Да ну нафиг. Береги себя, пацан.

— И ты тоже.

Я засовываю телефон в задний карман, накидываю толстовку и куртку и выхожу из квартиры, убедившись, что все заперто и консьерж находится в своем кабинете.

В отличие от того, что думает Антон, я не полностью игнорировал работу, которую дал мне отец. Мне удалось разыскать обоих журналистов, смерти которых желает мой отец. Один из них — урожденный британец, получивший образование в Оксфорде и сделавший карьеру военного корреспондента в разных странах мира. Другой — русский эмигрант, у которого, вероятно, не было особого выбора, кроме как уехать из России. Не составило труда проследить за ними до дома из офиса и выяснить, где они живут.

Мой русский товарищ — это тот, кого я навещаю после разговора с Антоном.

Не из чувства патриотической преданности, а потому что он лучше поймет остроту ситуации, чем его британский товарищ. Я застаю его за жилым домом, как раз когда он заканчивает привязывать мотоцикл к стойке. Я хватаю его за плечи и тащу за мусорный бак, подальше от камер видеонаблюдения.

— Что тебе нужно? — хрипит он, глядя на меня.

Он не думает, что его хотят ограбить. Интересно. Должно быть, я теряю хватку.

— Ты ожидал, что кто-то придет за тобой? — спрашиваю я, толкая его к стене и прижимая к ней одной рукой, чтобы он оставался в мертвой точке.

— Да, — говорит он. — У меня было предчувствие, что меня могут найти неприятности.

Его английский такой же шикарный и отточенный, как и у всех его сверстников, но, как и у меня, его родной язык время от времени дает о себе знать.

— Хорошо. Тогда мне не нужно рассказывать тебе, в каком дерьме ты находишься, не так ли?

— Если бы ты хотел, чтобы я умер, я бы уже умер, — говорит он. — Так чего же ты хочешь?

— Ты разозлил Кавински и его приятелей. Ты и твой приятель-журналист. Олигархи на взводе, и они думают, что только могила может заставить тебя замолчать.

Он наклоняет ко мне голову. Это невысокий, заросший сорняками парень, довольно смуглый, с аккуратно подстриженной бородкой и очками в проволочной оправе. Несмотря на то, что он маленький, он довольно смелый. Он смотрит мне прямо в глаза и даже презрительно усмехается.

— Ты — внебрачный сын, не так ли? Головорез, которого Кавински натравливает на своих врагов, как собаку.

— Если ты знаешь, кто я, то ты знаешь, что у тебя проблемы, — говорю я ему. — Ты и твой приятель. Я пришел предупредить тебя. Не принимай мое предупреждение близко к сердцу.

— Ты ведь знаешь, почему он послал тебя, не так ли? — спрашивает журналист. От давления моей руки на его грудь у него перехватывает дыхание, но ему все же удается выдавить из себя хриплый смех. — Потому что ты одноразовый. Потому что если тебя поймают за грязной работой, то это ты проведешь остаток жизни в тюрьме, а не он.

— Ты хочешь сказать, что мой отец не любит меня? — спрашиваю я его бесстрастным тоном.

Он качает головой. — Я хочу сказать, что Павел Кавински не позволит смерти одного сына помешать смерти другого.