— Даечка, я не сержусь на то, что ты испортила мои карточки. Восстановлю. Главное — восстановить семью. Я не могу без тебя, Дая. — Он берет со столика бархатную коробочку и открывает театральным жестом. Язычки пламени играют на камнях бриллиантового колье. — Это тебе, родная. В знак моего раскаяния и любви.

Я поднимаю бровь:

— Да тут не меньше парочки миллионов. Откуда у тебя столько денег, Лёва? Римма дала? Или нашу квартиру заложил?

Или уже получил шпионский аванс.

— Заработал! — Оскорбляется лжец, но по дрогнувшим от злости крыльям носа и сузившимся глазам ясно, что какая-то из моих версий верная.

— Подари Ане, ей нужнее.

Я равнодушно прохожу мимо, безжалостно сминая лепестки грязными подошвами ботинок, толкаю дверь в спальню, — надо взять чемодан и одежду.

— Даечка… Давай по-хорошему помиримся. Я же тебя люблю. И ты меня любишь. Вспомни, как нам было хорошо!

Я вдруг чувствую горячие руки мужа на своей талии и его губы на шее. Меня скручивает от отвращения.

— Не смей ко мне прикасаться!

Пытаюсь вывернуться, ударить, но негодяй сжимает мои запястья одной рукой, а второй бьет в солнечное сплетение так, что у меня перехватывает дыхание и темнеет в глазах.

— Думала избавиться от меня, дрянь? — рычит он. — Твой папаша лишил меня денег и работы, а ты — телефона и документов. Считаете себя крутыми? Я знаю людей покруче! Ты моя жена, запомни! Я буду трахать тебя даже полумертвую, пока не забеременнеешь. И тогда со мной, отцом своего родного внука, старый козел будет вынужден считаться!

Еще одним ударом он швыряет меня на кровать, едва не снеся стакан с прикроватной тумбочки, нависает надо мной.

Я кричу. Ору из последних сил.

— Помогите!

Он больно сжимает мое лицо, заставляя открыть рот, и вливает какую-то безвкусную жидкость. Откуда только взял? Ах да, стакан!

Зажимает мне рот, держит, не позволяя сплюнуть жидкость, и я непроизвольно глотаю.

— Вот, так-то лучше, — оскаливается он и рвет на мне одежду. — Заткнись и терпи! Никакого развода не будет!

В голове мутится, мышцы каменеют, я не могу пошевелиться, и последнее, что касается сознания, прежде чем оно меркнет, — визг Лёвы и яростные голоса дяди Паши и Жени:

— Ошибаешься, гаденыш, будет. И развод, и тюрьма!

— Уж я постараюсь!

И пустота.

Надо мной белый потолок со слепящим светильником. В ярком свете все расплывается, но я замечаю рядом стойку с капельницей и какие-то приборы. Я в реанимации? Проверить не могу — шевелиться нет сил, как будто тело превратилось в свинцовую куклу. Тонущую в небытии.

Тяжелые веки опускаются и больше не желают слушаться, как будто мне, как покойнице, опустили на глаза пятаки.

Утонуть в небытии окончательно не дают голоса.

Мужской и женский. Женский — твердый, уверенный, незнакомый. Мужской смутно знаком. Он почему-то цепляет, тревожит, пробуждает желание вспомнить.

— Ольга Казимировна, прошу вас… Ну зачем вам эта головная боль?

— Данил Русланович, я все понимаю, но девочка поступила не по вашему профилю. Какие основания для перевода в ваше отделение?

— У нее ЭКГ не очень, неплохо бы полечить.

— Да брось, Данил. Кого ты обманываешь? Нормальная у нее электрокардиограмма. А небольшие изменения — на фоне сильного наркотика в лошадиной дозе. Кстати, что с тем негодяем?

— В полиции. Полагаю, этому подонку впаяют покушение на убийство. Он, правда, встречный иск подает за избиение на тех ребят, которые его с жертвы сняли.

Женщина вздыхает:

— Смотрю, ты близко к сердцу принял эту историю. Твоя знакомая?

— Почти. У меня в отделении ее отец лежит, он и просил за нее.

— Но ты же уезжаешь, я твое заявление на неделю отпуска подписала. Слышала, у тебя самого с женой проблемы. Зачем тебе эти хлопоты?

— Уезжаю. И что? У меня отличный зам, да и вы пациентку без надзора не оставите, и Варвара Петровна между делом приглядит не только за одноклассником, но и за его дочерью. Отец девушки волнуется за нее, а ему нельзя, все лечение насмарку. Пусть уж рядом будут. Давайте воссоединим семью, быстрее на поправку пойдут оба. Вместе их и выпишем. На бензине сэкономят, когда домой поедут. Бензин нынче дорог.