Бывший десантник — великолепный организатор. Уже через десять минут я слышу шум голосов. Говорят толпой, перебивая дуг друга, спорят.

Подождав еще минуту, я аккуратно, держась вдоль стенки, выхожу в переговорную комнату.

Мерзко воняет недавним сексом. С десяток мужчин, среди которых я узнаю папиного юриста и пару замов, спорят стоя, игнорируя и диван с креслами, и меня.

Я не вслушиваюсь, выскальзываю в открытую дверь и попадаю в объятия дяди Паши. Он хлопает меня по спине и ведет на выход. Крыски на месте нет. Папин шофер подмигивает:

— Отправили новенькую на поиски особо дефицитного лекарства для шефа.

И только на улице он останавливается, закуривает и решает заговорить. Его глаза сияют торжеством.

— Умничка, девочка! — хвалит меня дядя Паша. — Наконец-то рыжая ведьма прокололась! Мы пока никого из замов не посвятили в происходящее. Женя проследит, чтобы и у наших доморощенных шпионов никаких подозрений не возникло, что их разоблачили. И ты держись, будь умницей. Не будем лишать людей маленького счастья.

Меня непроизвольно перекашивает, и тут же веселость шофера сменяется беспокойством.

— Что еще случилось, Принцесса?

Мне невыносимо горько и стыдно, но я говорю:

— Они там занимались сексом, дядь Паш. Мой муж и она. И так привычно, словно каждый день… Если папа узнает, его сердце…

Мужчина щелчком отправляет дымящийся окурок в лужу. Морщится:

— Вот же курва! Я так и знал. Доказательств не было. Осторожные, твари.

— Теперь есть. На их же камерах. Надо забрать.

— Нет! Это грех, но не преступление. А шпионаж на стратегическом промышленном объекте тянет на годы тюрьмы. Если удастся по статье госизмены провести, то и все десять. Женя, юрист наш, позаботится. Потому мы сейчас оставляем на местах аппаратуру, проводим в переговорной совещание, показываем под камеры чертежи, расчеты, разумеется, фейковые. И ловим голубчиков с поличным в момент передачи флешки и денег. И в суп. То есть, в суд. Только так, Принцесса.

Я киваю. Ему виднее. Хорошо, что у отца такая команда.

— Кстати, дядь Паш, что за Данил теперь у отца в лечащих врачах? Почему не знаю? Его случайно не Римма подсунула? Они замышляют папу угробить. И как часто Варвара Петровна приезжает к папе с мобильным аппаратом ЭКГ? Кто она?

Он криво усмехается и открывает передо мной дверцу авто.

— Садись, Принцесса. Съездим за вещами для шефа. Ну там тапочки, спортивка, соки… Потом в больницу. Повидаешься, если разрешат. Только об измене отцу — ни слова. Не стоит его сейчас волновать.

Я киваю, сажусь на переднее пассажирское сиденье. Конечно, буду молчать. И без того раскаиваюсь за то видео с Риммой.

— Что до остального… Варвара Петровна — одноклассница Велимира, приехала как-то по вызову, они друг друга и узнали. — Рассказывая, шофер садится за руль и выруливает со стоянки. — Данил — ее сын, кардиолог. Недавно приехал из-за границы. Талантливый, говорят. Стопудово в Москву заберут, а пока не забрали, взялся за Велимира.

— Операция? — пугаюсь я.

— Нет показаний для хирургии. Вот чтоб и не было, Даня вместе со своим другом-неврологом и назначает поддерживающие курсы. Меньше стресса — меньше болезней. Учти, мелкая. По жизни надо плыть легко, не то утонешь.

— То есть, быть дерьмом? — усмехаюсь я. — Оно не тонет.

— Пух тоже не тонет, особенно, с крыла ангела. Тут уж каждый решает сам, к чему его душа лежит. Ты вряд ли такой, как они, станешь. Нет в тебе гнили, как и в твоем отце. Потому и люди идут за вами. Не за деньгами. — И поправляется: — Ну… не только за деньги, не духом же питаемся. Сама-то ты как? — косится дядя Паша.

— Уже в норме.

Я закрываю глаза и откидываю голову на подушку кресла.

Как я, в самом деле? Если позволю себе нырнуть в бушующие чувства — не вынырну. Тут и боль предательства, и бессильная ярость, и обида, и горечь.

Смаргиваю слезы и закусываю губу до боли.

Мой муж — лживый расчетливый кобель!

Он никогда меня не любил. Ни мгновения. Лишь пользовал директорскую дочку.

А попутно еще как минимум двух баб.

Боже, какая гадость! Как же мерзко ощущать себя использованной прокладкой!

Сглатываю комок в горле. И заставляю себя улыбнуться. Не получается. Тогда я пальцами растягиваю губы. Больно. Но необходимо. Не маленькая, знаю: самое страшное, что происходит с брошенными женами — это потерять уверенность в себе, а значит — предать себя. И я говорю себе, беззвучно шевеля губами: «Муж — это еще не смысл твоей жизни, Даяна! Не солнце на небе! У тебя осталась ты сама, нельзя себя терять!»