Ноги вывели её на улицу, и яркое солнце, упавшее на лицо, немного отрезвило. Ольга попыталась взять себя в руки. «Спокойно. Ещё ничего неизвестно. Вот ведь самой перед собой будет стыдно, когда выяснится, что Шаховской стрелялся с каким-то посторонним, а я себе уже сочинила и постриг, и несчастную долю, и одиночество…». Прасковья ушла недалеко и, заметив подругу, махнула. Когда Ольга приблизилась, та присмотрелась к ней.

— Ты как будто бы бледная, что с тобой?

— Должно быть из-за головы. Этот ремонт и стук… она разболелась.

— И ладони у тебя холодные! Идём, сядем на солнышко.

— Давай лучше походим. Разгоним кровь.

— Тоже верно. Идём. В семье всё хорошо? Что брат рассказывает?

— Да, всё как обычно. Дима собрался осенью в Николаевскую академию.

«А если Петя поехал на Кавказ только потому, что я круто с ним обошлась? Нагрубила, не дала надежды, — при всём желании отделаться от драматичного хода мыслей, они не сходили с проложенной колеи. — Если его чувства были глубже, чем я подозревала? Нет, когда бы им возникнуть? Сколько раз мы с ним виделись? Всего ничего. При жизни Миши, правда, мы проводили больше времени вместе, но и тогда обменивались с Петей редкими фразами. Обычно он или Дима, или они оба, бродили со мной и Мишей просто за компанию, ради приличия».

— Оля?

— Да? Что? — опомнилась она, подняв лицо. Всё это время она бессознательно смотрела под ноги, и только теперь увидела подругу.

— Ты меня совсем не слушаешь.

— Прости! — Оля бросила взгляд на притопленную наполовину в самшитовые заросли скамейку и, знавшая, что Прасковья одна из самых близких ей девушек, умеющая сострадать и молчать, потянула её к ней. — Послушай… мне надо сказать кому-нибудь…

— Я слушаю, — они сели.

— Вы тогда, в Москве, шутя, конечно, сказали, что брат покойного Миши хорош собой…

— Вовсе не шутя, — глаза Прасковьи были серьёзны, и Оля знала, что если та не смеётся и не хохочет, то действительно не иронизирует, — он мил. Я бы назвала его красивым, но ведь это дело вкуса.

— Он у папa просил моей руки.

— И что же? — удивилась подруга.

— Папa велел мне решать самой.

— И… ты не можешь решить? — угадала Прасковья.

— Не могу.

— Он тебе… не нравится?

— Он младше меня. Я впервые узнала его едва закончившим гимназию, безусым мальчишкой. Привыкла видеть в нём родственника. А тут всё изменилось, смешалось!

— Ты не ответила на вопрос, Оля: он тебе нравится?

— Я… я вижу, что он высокий, и черты лица у него приятные, и голос спокойный, но…

— Но ты не видишь его своим мужем?

Уварова попала в точку, задав меткий вопрос. Ольга моргнула:

— Нет, я как будто бы никого другого им и не вижу. Я же собиралась стать Столыпиной, и всё к этому шло…

— В чём же тогда проблема?

— Это всё как будто решается помимо меня, не мною самою! Как будто бы Миши не стало, и невидимая рука поставила на его место другую фигуру, так быстро, словно я и заметить ничего не могла.

— А что тебе нужно, чтобы заметить? То есть, чтобы понять, что это не подмена, а другой человек.

— Полюбить его? Чтобы мы друг друга полюбили. По-настоящему.

— Ко многим любовь приходит после заключения брака.

— А если не приходит, то всё — поздно, уже не передумаешь. А я так не хочу.

— Никто не хочет. Но многие, выходящие замуж по любви, теряют её в браке. А этого тоже никто не предскажет. Потому и надо выбирать супруга не чувствами, а разумом: добрый ли у него нрав, уживчивый ли характер, какой доход.

Ольга признавала правоту рассуждения Прасковьи, но сердце не хотело соглашаться. Понять, какой нрав и какой характер у Пети можно было лишь пообщавшись с ним. Но не поздно ли она соглашается попытаться сблизиться с ним? Затяжные раздумья над его предложением казались ей обыкновенным делом, пока не встала угроза того, что предложение исчезнет вместе с человеком, и кого-то другого надо будет рассматривать, изучать, привыкать к кому-то другому. «Я не хочу больше ни к какому другому привыкать!» — вдруг отчётливо осознала Нейдгард. Да, Петя сначала был как брат, а потом записался в ухажёры, но в них он попал уже знакомым, каким-то… родным? И он не стал вести себя иначе, не переменился, а лишь перешёл из статуса будущего деверя в женихи, а поменялась сама Ольга: выставила шипы, перестала с ним шутить, как раньше, запросто обращаться. Сначала виной тому была дань памяти Мише, а потом? Что случилось потом?

— Знаешь, — посмотрела она на Прасковью, — узнать, добр ли и уживчив мужчина — это важно, но что, если и он узнает, что нрав у меня скверный, а характер — вздорный и заносчивый?

Михаил говорил ей, что она капризна, что бывает взбалмошна, ленива и возмутительно холодна. Но Михаил любил её и, несмотря на возникающие ссоры, споры и выяснения, принимал такой, какая есть.

— Ты наговариваешь на себя.

— Нет, Пашенька, ты не смотри, как я себя веду при государыне и вас. С молодыми людьми я совсем другая. Эгоистка.