О наших мужьях мы говорили в шутливом тоне. Иногда наши замечания становились резкими и злыми, но все-таки они оставались всегда в границах уважения и любезной тактичности. Ведь наша гордость — быть всегда безупречными. Но мы часто употребляли слово «бедный», чувствуя притом свое превосходство и чрезвычайную силу по отношению к ним, которых поглощала жизнь или напряженная деятельность.

Как-то раз зашла речь о том, чтобы пригласить наших мужей на среду, открыть им даже совсем доступ на наши собрания. Но некоторые из нас запротестовали: «Только не это! Мы хотим хотя бы на короткое время освободиться от жеманства. Это постоянное кокетство так неудобно!»

И вскоре мы пришли к заключению исключить мужчин навсегда.

Но в одну среду мы были неприятно поражены известием, что муж госпожи N останется дома вместе со своим старым другом, только что вернувшимся из Америки, примет участие в нашем кружке. Что можно было предпринять?

Муж госпожи N был малообщительный человек, а каков его друг? Скоро мы увидели его. Это был какой-то медведь, дикий зверь из степей Востока. Весь он состоял из целого леса рыжих волос и рыжей бороды, из золотых очков и двух огромных красных рук.

Нам казалось, что он никогда не жил в доме. Он заполнял собой всю комнату, и мы все время находились в нервном состоянии, волнуясь за изящные безделушки и дорогие вазы из фарфора г-жи N.

Только за столом он снизошел к беседе с женщинами. До того он лишь бегло взглянул на нас, увлекся беседой с хозяином об Америке и с воспоминаниями о прежних днях. В тоне, с которым он говорил с нами, слышалась небрежность, и это раздражало меня.

Выражение его глаз, если его удавалось уловить за сверкающими стеклами очков, было неприятное, ограниченное. Оно граничило с наглостью. В общем — чрезвычайно неудачная личность.

Он говорил, что ему доставляет удовольствие снова находится в обществе норвежских дам и что здесь теперь царит другой тон.

— Все как будто изменилось, за исключением тебя, — обратился он к хозяину дома, — ты все тот же, словно ты пролежал все это время в ящике.

Я не могла удержаться от улыбки, это было неглупо сказано.

Наши глаза встретились, он также улыбнутся и вдруг поднял стакан. Этот маленький жест поразил меня своей неожиданностью. Я покраснела как семнадцатилетняя девушка. Но разве можно простить тому, кто заставляет даму моих лет краснеть и терять самообладание? Я страшно рассердилась.

Я заметила, что он внимательно смотрит на меня, — и это немного смягчало мой гнев. Затем взгляд его остановился на моих волосах.

Но в общем я почувствовала бы себя намного свободнее, если бы этих зеленых, желтых или, может быть, голубых глаз не было в этой комнате.

Действительно, это были голубые глаза, светло-голубые. Можно ли себе представить что-либо более смешное, и к тому же — детское их выражение?!

В начале нам никак не удавалось вернуть нашу прежнюю веселость. Он стеснял нас. Мы стали несвободными и решили между собой, что такие случаи не должны более повторяться.

Мы собрались вокруг нашего обычного крюшона, и это понравилось медведю.

Вдруг он обратился ко мне:

— Теперь здесь совсем другое настроение, чем раньше, — сказал он. — И молодые дамы тоже такие?

— Что вы хотите сказать?

— Похожи ли более молодые норвежки на этих милых дам? В таком случае я буду очень рад побывать в их обществе.

Я возразила, что мне не приходится встречаться с ними, и повернула ему спину. Его манера говорить с нами казалась мне оскорбительной. Я села за другой стол и пыталась одушевить общество.

Вскоре подошел к нам хозяин дома и заметил, смеясь:

— Мой друг уже напрашивается на следующую среду. Вам придется открыть двери вашего клуба также для нас, мужчин.

— Вот этого еще недоставало! — воскликнула я невольно [11] . Больше я ничего не могла сказать. Мы стали шутить, я оживилась, выпила несколько стаканов крюшона, и оживление уже было не удержать. И говорила не умолкая, увлекала других к беседе, и, наконец, мы очутились в дикой борьбе слов и острот с обоими мужчинами.

«Пусть он почувствует, что такое — сунуть руку в осиное гнездо, — думала я, — и надеюсь, что он потеряет желание участвовать в дальнейших наших вечерах».

— Да, да, — говорил он, — это действительно удовольствие — побывать снова с людьми.

— Но ведь женщины — не люди, — смеялась я. — Соломон говорит: между тысячью я нашел одного человека, но не нашел ни одной женщины между ними.

— Да, да, — возразил он, — я знаю, что Соломон говорит, что горче смерти — женщина и что кто добр, тот избегает ее, а грешника она поймает. Так, кажется? Но разве мы все не грешники?