Вот перевод текста на русский язык:

Тебе, мой брат, страдающий и плачущий на ложе боли или в инвалидном кресле. Тебе, кто слеп и не может созерцать телесными очами утешительный солнечный свет или лицо любимого человека. Тебе, кто в меланхолическом полумраке больниц или лачуг продолжает путь собственного искупления — я посвящаю эти страницы, рожденные моей солидарностью с твоей болью.

Л.Т.

I

Всякий, кто проходил по К… проспекту в определенные зимние вечера 1865 года в "Святом городе" Киеве, обычно удивлялся суетливому движению слуг и хорошо одетых персон в дорогих сюртуках возле одного господского дома, окруженного садами с липовыми аллеями, покрытыми толстым слоем снега почти всю зиму. Люди в дорогих сюртуках были врачами и друзьями, которых встревоженные или напуганные слуги постоянно вызывали, чтобы успокоить больного хозяина каким-нибудь новоизобретенным снотворным или чудодейственным успокоительным, а также играми и оживленными беседами, способными унять его страдания. Уже около десяти лет он страдал от ужасной болезни — ревматоидного артрита, или подагры (заболевания, характеризующегося висцеральными и суставными нарушениями с отложением уратов и т. д., согласно медицинским словарям).

С чрезмерно воспаленными и покрасневшими суставами ног, коленей и бедер, настолько красными, что казались уже багровыми; испытывая такую мучительную боль в мышцах, сухожилиях и прочем, что разражался криками и пугающими нервными конвульсиями, несмирившийся больной приводил в смятение немногочисленных членов семьи, разделявших его несчастье и остававшихся верными ему, а также слуг, которые в такие моменты не знали, следует ли им заниматься своими обязанностями или обегать город в поисках всех имевшихся там врачей и аптекарей, чтобы помочь в несчастье их дорогому барину.

Больным был бывший гусарский офицер Императорской гвардии Николая I, а затем Александра II, капитан граф Дмитрий Степанович Долгоруков, герой Крыма, которого я знал во время самой кампании в расцвете его 20 весен, полных мечтаний, амбиций и безмерной социальной гордыни.

Долгоруков был высоким и смуглым, хорошо сложенным и явно благородным, с очень густыми каштановыми бровями — черта, придававшая ему несколько отталкивающий вид суровости, хотя по правде говоря, он был жизнерадостным и приветливым человеком; серые глаза его были острыми, как у кошачьих, и ему очень шла его аристократическая форма гусара императорской гвардии.

Хотя Долгоруков признавал, что был весьма обласкан и даже любим дамами, которые кружились по императорским салонам и вечерам у княгинь и графинь, неустанно чествуя друзей блестящими праздниками и затмевая врагов и соперниц еще более блестящими торжествами, он так и не решился на брак. Возможно, именно эта нерешительность, помешавшая ему жениться в подходящее время, стала причиной мучительных страданий теперь, когда он оказался в положении безнадежно больного холостяка.

Неожиданная личная катастрофа началась еще на поле битвы, куда он решил броситься из чистого военного тщеславия в поисках славы, несмотря на то, что благосклонный император Николай I особенно ценил его и предпочел бы держать при себе, вдали от опасностей передовой, среди гусаров, избранных для личной охраны из лучших представителей русского дворянства и самых гордых и благовоспитанных мужей его армии.

В тот период 1854–1855 годов, несмотря на умеренность климата южного Крыма, зима выдалась крайне неблагоприятной. Градовые бури, докучливые дожди, непрерывные холодные ветры и безжалостный снег, пугающе расстилавшийся повсюду, способствовали многочисленным потерям в царских войсках из-за различных болезней, не считая ранений, полученных многими солдатами во время вражеских атак. Болезни, вызванные сильным холодом и сыростью, такие как пневмония, воспаление легких, скоротечная чахотка, кишечные инфекции, ревматизм, паралич и прочие обычные для окопной жизни недуги, поразили тогда и множество русских солдат. Граф Дмитрий был одним из первых, кто тяжело заболел. Во время взятия Севастополя союзными войсками он уже был в таком мучительном состоянии, что друзья опасались за его жизнь.

Перевезенный почти при смерти в Киев, где проживала его семья и находились его сельские владения и городская резиденция, он сумел медленно восстановиться, но больше никогда не возвращался в Санкт-Петербург на службу в Императорскую гвардию, никогда больше не мог ездить верхом или фехтовать, никогда больше не мог купаться в дружественных водах Днепра, и его больше не видели кружащимся в танцевальных залах под звуки мазурки или польки, которые тогда имели такой успех в самых блестящих европейских салонах.

Тщетно он консультировался с врачами, принимал отвары и составы, подвергался массажам и термальным, теплым и холодным ваннам с последующим растиранием якобы безотказными бальзамическими маслами. Не найдя в России средств для собственного исцеления, он отправился в Германию, где им занимались медицинские светила. Были опробованы рекомендованные воды Бадена, но безрезультатно. И Париж, где, казалось, собрались все земные светила, держал его три года на лечении у самых именитых врачей со всего мира.