— Женщина, где твои обвинители? Никто не осудил тебя?

Она ответила:

— Никто, Господи.

Тогда Иисус сказал:

— И Я не осуждаю тебя. Иди и впредь не греши.

Часть 2:

В ту ночь я спал спокойно, а на следующее утро проснулся отдохнувшим и бодрым, как давно себя не чувствовал. На второй день я обошел весь дом, осмотрел его роскошные помещения, утварь и богатства, просмотрел книги в библиотеке, полюбовался картинами в залах и комнатах, посидел на всех стульях и диванах, проверяя их удобство, как делают дети, посещая чужие дома; посетил кухню и кладовую, спустился в погреба, выбрал консервы и укрепляющие вина, плотно пообедал, тщательно исследовал окрестности, а за холмом обнаружил десятины, подготовленные к посеву, и мужиков, занятых работой; искупался в ручье с прохладной водой и даже насвистывал веселые старинные местные песни, которые пришли мне на память. Однако меня тяготило отсутствие собеседника, невозможность услышать звук собственного голоса или чьего-то еще. Тогда я начал петь вслух. Но эхо оказалось таким протяжным, что я смутился и предпочел замолчать, поняв, что эта местность казалась слишком священной, чтобы осквернять ее банальным шумом.

Так прошло три дня, а я все еще не понимал, почему Настоятель монастыря предложил мне посетить это старинное жилище. Все казалось, и действительно было, нормальным и простым. Единственный слуга, которого я видел по прибытии, исчез, хотя я уже установил, что он жил в избе в глубине парка, так как мельком видел, как он водил лошадь на водопой, а потом на пастбище. Я сам мыл посуду, которой пользовался, и прибирал комнату, питаясь консервами, сладостями, медом, фруктами и молоком, которые всегда находил на кухне, помимо деликатесов, которые сам доставал из погребов. Однако на четвертый вечер все изменилось. Тогда я начал понимать не только причину, по которой Настоятель предложил мне этот визит, но и то, почему больные и опечаленные уходили оттуда исцеленными телесно и душевно от дурных страстей, приобретенных в миру, а также почему имя князя Вяземского до сих пор произносилось с почтением, несмотря на то, что он жил во времена Петра III и Екатерины II.

V

Я проснулся ранним утром, когда на горизонте еще не было даже намека на рассвет. В абсолютной тишине этих мест, где даже петушиное пение не нарушало безмолвие, меня удивил нежный звук флейты, исполняющей мелодию, показавшуюся мне менуэтом Моцарта. Я приподнял голову из-под одеял, чтобы лучше слышать, и звуки продолжались — такие же мягкие, сладостные, очаровательные, словно небесные поэмы, струящиеся благочестивыми потоками к Земле. Порой казалось, что музыкант становился под моими окнами, чтобы почтить меня своей музыкой, даря серенаду. Иногда же удалялся, словно перемещаясь к другому концу парка.

Я осторожно встал и посмотрел наружу сквозь щели в жалюзи. Ничего не смог разглядеть из-за густой листвы деревьев и множества кустарников, которые возродила весна. Я знал, что ходили слухи о душе князя Вяземского, якобы возвращающейся из духовных сфер, чтобы помогать страждущим в этих краях, и что в такие моменты можно было услышать его игру на флейте, как в былые земные времена. Однако я никогда особо не верил этим рассказам, всегда оставаясь недоверчивым.

В ту ночь, все еще сонный, я вернулся в постель, не зная, что и думать, но без какого-либо страха. Я предпочел предположить, что слуга, живущий в усадьбе, был музыкантом и, страдая бессонницей, развлекал себя игрой на флейте, прогуливаясь по саду, несмотря на холод. Однако я заметил, что партию мог исполнить только очень талантливый артист, и что простой слуга монастыря или усадьбы не мог настолько глубоко владеть божественным искусством. Поскольку я встречал в самом монастыре князей, графов и высших военных чинов, добровольно взявших на себя самые скромные обязанности в общине для искупления прошлых грехов, я решил, что слуга, должно быть, какой-то известный артист, от всего отказавшийся ради служения Богу и ближним.

Я снова заснул, удовлетворенный объяснением, которое предоставила цепочка мыслей моего закоснелого ума, продолжая слышать, растроганный и счастливый, очаровательную мелодию, настраивающую мою душу на почти небесное блаженство. Ложась спать, я оставил окно приоткрытым, чтобы лучше слышать звуки флейты… А утром, проснувшись от солнечного света, заливающего комнату, я услышал мелодию настолько отчетливо, что испуганно вскочил с постели и встал посреди комнаты, поскольку казалось, будто флейтист теперь проник в саму комнату, где я находился, и любезно будил меня своей музыкой.

Я посмотрел на маятниковые часы над печью. Они показывали 9:10… пока музыкант, казалось, спускался по лестнице, чтобы продолжить свой прелестный концерт в приемной, где прекрасный масляный портрет Сергея Соколова, казалось, улыбался гостям.

Я поспешно оделся, взволнованный, и вышел, чтобы искупаться в ручье, потрясенный происходящим. Моим первым порывом было найти слугу, чтобы расспросить его о случившемся. Но я сдержался, опасаясь показаться смешным и быть принятым за суеверного труса, который пугается одиночества в доме, считающемся населенным призраками. Однако, спустившись и выйдя через боковую дверь, которая вела к кратчайшему пути к ручью, я больше ничего не слышал. Музыка прекратилась, и двадцать минут спустя я убедил себя, что не слышал никакой музыки, и все это было лишь приятным весенним сном…

День прошел без каких-либо других происшествий. Я долгое время провел в библиотеке, где обнаружил важные труды по оккультизму, индийскому факирству, магии, магнетизму и наставления о возможности общения человека с душами умерших, их видения, разговора с ними и понимания их. Хотя чтение было увлекательным, оно меня шокировало, поскольку я никогда прежде не обращался к подобным сочинениям на столь деликатные темы. Кроме того, меня угнетало то, что я находился здесь уже четыре дня, не слыша ни звука собственного голоса, ни голоса другого человека. Взяв том Нового Завета — чтение, которое более всего привлекало меня с момента прибытия в монастырь благодаря утешению и надежде, которые оно дарило, — я направился в вестибюль, где сел на мраморную скамью и начал читать вслух Нагорную проповедь, наслаждаясь ароматом роз и лилий, сосен и сирени, освеженных вчерашним дождем.

Однако через несколько минут меня охватило ощущение, будто я окружен внимательными слушателями, которые расселись на ступенях лестницы у моих ног, на газонах и ближайших скамейках. Поскольку это необычное чувство никак не повлияло на мое превосходное настроение, я продолжил медленно читать, переходя к описанию притч, исцелений слепых, парализованных, прокаженных.

Хотя мой взгляд был опущен на страницы книги, я замечал, что число слушателей увеличивается, что внимательные взгляды устремлены на меня, жаждущие слов, слетающих с моих губ, и что в этих взглядах сияли надежды, желание, чтобы пленительный образ Назарянина был представлен им глубже и яснее через его собственные деяния для страждущих. Тогда я листал книгу, искал отрывки, где слово Господне было более убедительным и красноречивым, и декламировал стихи, сам воодушевляясь величественными учениями, которые постигал, однако не давая себе истинного объяснения происходящего, не обращая должного внимания на удивительное и прекрасное явление, которое происходило, оставаясь как бы в стороне от этого факта, хотя и осознавая его через функции сознания, находясь в промежуточном состоянии (частичном трансе), во время которого человек может жить, воспринимая события обоих миров, в которых он в действительности существует — земного и духовного.