— Батюшка, Мария Александровна, моя матушка, просит вас навестить её гостью, которая прибыла сегодня днём и находится в тяжёлом состоянии. Она только и делает, что плачет с момента приезда, и у неё уже было три приступа бреда, которые нас напугали. Похоже, она не в своём уме. Её бьёт лихорадка, она говорит бессвязно.

По знаку Сергея слуга удалился, чтобы принести его меховое пальто, сапоги, муфту, перчатки и также меховую шапку; и пока он ждал и готовился, то почти рассеянно расспрашивал Мишу:

— Я не знал, что в нашей деревне есть приезжие. О ком идёт речь?

— Это прекрасная молодая девушка, батюшка, и была моей молочной сестрой, несмотря на социальную пропасть между нами. Говорят, с ней случилось несчастье… Ну… Это графиня Хвостикова, Ольга Надя Андреевна.

— Ах! да, — удивлённо ответил Вяземский. — Я знал её отца в Москве… Но её не знал… Она тогда, должно быть, была ребёнком… Что же привело графиню в эту глушь Урала?

— Так вот, батюшка, в этом и заключается постигшее её несчастье. Господин граф, её отец, внезапно скончался… Ну… Маша Александровна, моя матушка, несомненно, расскажет вам подробности.

Вооружившись фонарями и крепкими посохами для защиты от волков, всегда возможных в этих краях, двое мужчин отправились в путь в сопровождении ещё двух обитателей скита к дому Марии Александровны. Сергей единственный отказался от оружия для защиты от волков. И когда ему предложили посох с острым стальным наконечником, несомненно смертоносное оружие, он ответил:

— Спасибо! Но… Нет, нет необходимости. Волки здесь смирные. Я часто выхожу по ночам подышать чистым лесным воздухом… и никогда не встречал опасных животных.

IV

Сергей Соколов покинул дом Марии Александровны только на рассвете. Снег прекратился. Стих ветер. День выдался таким пасмурным, словно приближались сумерки, а тяжелый воздух предвещал новые ледяные бури к вечеру.

— Ничего больного не случится, Маша, будьте спокойны… Больная пойдет на поправку уже сегодня. Проснется она только под утро. Она находится под действием глубокого сна, вызванного мною, который восстановит ее нервное равновесие. И когда она проснется, я снова буду здесь.

— Да вознаградит вас Господь, батюшка, вы добрый ангел Урала. Что бы стало с этим бедным дитя, которое я вскормила своей грудью, если бы не ваше доброе сердце?

Мария Александровна плакала, вытирая слезы передником, прикрывавшим ее юбки, а Сергей говорил и слушал ее, задерживаясь на пороге комнаты, где больная отдыхала на хорошо прогретой постели возле растопленного камина.

Прибыв в скит, князь-философ казался рассеянным и задумчивым. Он выпил свой горячий чай с маленькими сладкими пирожками, маслом, яйцами и сыром, и удалился в свою келью, где — как он утверждал — должен был отдохнуть после бессонной ночи у постели больной. На самом же деле он опустился на кровать, на которую сел; склонил голову, чтобы лучше предаться размышлениям и молитве, и так провел большую часть дня в возвышенных трудах призываний и психомагнетических излучений в пользу новой пациентки. Вечером он вернулся в дом Александровны, ожидая пробуждения молодой больной, которая, по его расчетам, должна была прийти в себя от глубокого оцепенения, вызванного примененным им психическим лечением, только на рассвете.

* * *

Изба Марии Александровны, хоть и скромная, была одной из самых зажиточных в деревне благодаря стараниям ее сына Михаила Николаевича, который, несмотря на свою молодость — ему было всего 18 лет — служил при ските, в то время как она сама усердно трудилась, не беспокоясь о средствах к существованию. Ее нынешняя постоялица действительно прибыла накануне в сопровождении двух слуг из дома Кивостиковых, которые доброй Маше показались с самого начала подозрительными, будто замышляющими что-то преступное. Пока они ждали пробуждения больной, Мария рассказала князю о событиях, связанных с молодой женщиной, к которой была очень привязана:

— Да, все именно так, как я вам говорю, батюшка! Как всем известно в Санкт-Петербурге, Ольга Надя Андреевна — внебрачная, но узаконенная дочь графа Андрея Андреевича Кивостикова и цыганки-татарки, которая покончила с собой, когда была брошена своим господином и любовником, и лишена дочери, едва той исполнилось 2 года — возраст, когда дети, кажется, собирают все очарование, чтобы удвоить обожание, которое питают к ним матери. Воспитанная в женском монастыре на средства отца, который очень нежно ее любил, она ждала совершеннолетия, чтобы войти в общество, присоединиться к аристократии, на уважение которой имела право благодаря узакониванию отцом-графом, и выбрать мужа среди многих молодых людей, которые не пренебрегли бы ни ее красотой, ибо она была действительно прекрасна, ни ее состоянием, так как она была очень богата и владела поместьями в Туле. Ее отец, который очень ее любил, обещал, что она будет жить с ним до замужества и представит ее ко двору при первой возможности, добившись для нее титула фрейлины нашей матушки Екатерины II, поскольку такое стремление было для него легко осуществимым, ведь он был одним из фаворитов царицы, которая уже доверяла ему не одно щекотливое поручение, даже за границей.

С самого её рождения, когда граф забрал её из рук несчастной матери, дважды отвергнутой — им самим и своим племенем, — меня наняли растить её рядом с ним, и до её 12 лет именно я заботилась о ней и сопровождала её. Однако граф женился на очень уважаемой, но также очень гордой даме, которая ежедневно заявляла, что не может терпеть в своём доме присутствие этого ребёнка, чьё рождение было постыдным свидетельством распутного поведения её мужа во время его холостяцкой жизни, несмотря на то, что отец узаконил её, как будто такое не случается повсеместно в семьях нашей "Святой Руси" и всего мира… и не желая понимать, что бедное дитя не может нести ответственность за безрассудства родителей.