Через два месяца эти художественные номера приобрели характерный для региона облик, и двор наполнялся музыкантами и танцорами, которые, распевая или танцуя, позволяли себе удовольствие подражать прекрасной графине и тому любящему батюшке, который преисполнялся радостью, созерцая счастье своих подопечных в проявлении невинных радостей. Деревня, таким образом, обрела особый уклад жизни, поскольку ее жители, все более счастливые и уверенные благодаря доброте Князя и жизнерадостности графини, объединялись в желании трудиться для прогресса и блага общества, и не допускали поводов для несчастий, потому что удовольствием одного для всех и всех для ближнего было служить, братствовать и продолжать творить добро каждый день, как учил тот, кого они так любили и уважали, то есть Вяземский.

Тем временем в сердце этого князя-философа произошла большая перемена всего за несколько месяцев. Ежедневное общение с молодой подопечной, которую обитатели скита и крестьяне прозвали "прекрасной Ольгой", сильно повлияло на чувствительность его большого сердца, предрасположенного к глубочайшим проявлениям привязанности. И однажды ночью, когда он не мог уснуть, ему пришлось признаться самому себе, что он любит Ольгу Надю Андреевну всей нежностью своего сердца и всеми силами своей души — чувством отчасти отеческим, видя её одинокой и несчастной сиротой, отчасти страстным и чарующим, переполнявшим его сердце.

Находясь в своей скромной келье, точно такой же, как и все остальные, он встретил рассвет, когда уверенность в этом чувстве озарила глубины его существа. Последовавшее смятение, борьба разума с сердцем, было столь сильным, что он разрыдался и, упав на колени на голые доски кельи, произнёс молитву, идущую из самого сердца, которая разнеслась в бесконечность тревожными, но чистыми и святыми вибрациями:

"Помилуй раба твоего, Господи! Знаю, что пришёл в этот мир не для удовлетворения человеческой любви, а лишь для того, чтобы распределять Твою помощь страждущим душам вокруг меня! Однако я люблю женщину! Изыми, Господи, из моего сердца эту привязанность, что меня терзает! Преврати её в братскую заботу, в отеческое сострадание! Но если желаешь испытать своего бедного раба, позволь мне так возвысить эту любовь, чтобы она явилась миру образцом Твоего закона для тех, кто о ней узнает!.."

С того дня его видели озабоченным и задумчивым как никогда прежде. Он не решался признаться прекрасной Ольге в своём благоговении перед ней. А что, если она его не любит и отвергнет?… — говорил он себе в мучительных раздумьях. — Я удалился от общества, отрёкся от мирских радостей, я вдвое старше её… Сможет ли она полюбить меня несмотря на это?

Она признавалась ему в желании попасть ко Двору, как планировал её отец, потребовать законные права как дочь и наследница графа Андрея Андреевича Кивостикова, войти в высшее общество Санкт-Петербурга, затмить своих жестоких врагов, отомстить им за причинённое зло, и просила его помощи в этом. Но он, Вяземский, терпеливо советовал ей простить и забыть полученные обиды, ибо никакая другая месть не внесёт большего смятения в душу врага, чем прощение в ответ на причинённое зло. И он страдал, уходя в бесконечные прогулки по опушкам лесов или по влажным от ночной росы лугам, всё ещё холодным, пока тысячи тревожных мыслей проносились в его благородном уме, посвящённом добру, но теперь охваченном страстными любовными стремлениями:

– О! Он хотел воспитать её, возвысить её сердце к возвышенным духовным устремлениям, противопоставляя их мирским желаниям, что тревожили её, заставляя беспокоиться о достижении эфемерных позиций при Дворе неверующей и развращённой государыни.

Он хотел привести её к тем глубоким исследованиям Философии и Науки, которые преображали его самого, помогая обнаружить Бога в глубинах собственной души, осознать себя частицей Абсолюта, ещё неведомого ей; и вести с ней плодотворные дискуссии о человеческой душе, её возможностях, её судьбах, её эволюционной эпопее, её славе сквозь тысячелетия, её триумфах в полноте вечной жизни. Он хотел дисциплинировать её, подчинить строгим принципам Посвящения, как он делал со своими учениками, сделать из неё хранилище добродетелей, ларец драгоценных душевных способностей и, возможно, жрицу Христа, подобную тем, кого он встречал в тайных святилищах Тибета.

Он хотел видеть её любящей ближнего до самоотречения, бодрствующей у изголовья больных, как делал он сам, врачующей раны, обучающей невежественных, защищающей слабых, утешающей разбитые сердца, усмиряющей безумных неодолимой силой любви, вяжущей чулки и плащи для бедняков на зиму, защищающей сирот, стариков и рабов, любящей Евангелие Божьего Мессии с кротким смирением того, кто возродился для добра.

Но… чтобы вести её по этому сияющему пути возрождения, ему необходимо было получить её послушание… и только брак мог привести её к такому повиновению.

Он хотел гулять с ней, бродить по лугам, покрытым травой, увлажнённой инеем, в безмолвии лунных ночей, уча её понимать природу и наедине с ним трепетать в едином порыве прославления Всевышнего Творца, впитывая гармонию вещей в самом движении воздуха, в стрекотании насекомых, в пении соловьёв, в аромате цветов, в жизненной силе лесов, в вое волков, в журчании вод. И, прижимая её к сердцу, целуя её прекрасные кроткие и чистые, как у ангела, глаза, окутывая её нежностью тысячи ласк, которые его любовь могла ей подарить, рассказать ей о бескрайности Бесконечного и о существовании других миров и других братских человечеств, пульсирующих в том вихре сверкающих звёзд, роящихся в звёздной вселенной, добавляя, что однажды и они вместе, счастливые, достигнут одной из тех благословенных обителей, где любовь и добро были истинной нормой, и где они продолжат восхождение к совершенству.

Но… чтобы иметь возможность вести её к опушкам сосновых лесов в тишине лунных ночей, обучая той бессмертной Философии, которая освещала его собственное сердце и разум; чтобы заключить её в объятия, благословляя Бога через любовь, которую он ей посвящал, необходимо было, чтобы она стала его женой.

И он хотел подняться с ней на вершину одной из тех гор, что виднелись от скита, чтобы там встретить рассвет, созерцая захватывающую панораму местности под лаской первых весенних солнечных лучей. И под этим героическим благословением природы, там, наедине с ней и в присутствии Бога, нежно держать её в своих объятиях и ласкать как высшее благо, дарованное ему Небесами, возобновляя признания в любви, побуждая её славить Бога за счастье чувства, соединяющего их, за то Солнце, что празднично всходило на горизонте, за ту росу, что давала жизнь земле, за те леса и рощи, полные жизни, что виднелись вдали, за тот великолепный пейзаж, выражение самой любви Божьей, создающей лишь то, что прекрасно, драгоценно и полезно для Его созданий.