Приказываю тебе, Ольга Надя Андреевна, графиня Кивостикова, забыть болезненные события, через которые ты только что прошла в Сибири! Ты не была в Сибири! Ты не страдала! Ты не покидала отчий дом! Ты не больна, ты не бредишь! Ты девочка десяти лет! Ты играешь, учишься, перевоспитываешься под моим присмотром, ты весела и приветлива, живешь счастливо рядом со своим отцом.

Мощное внушение было применено тщательно, несколько раз, с энергией и ласковым тоном. Пациентка внимательно слушала в глубоком сомнамбулическом трансе. Он же продолжил:

— Скажи мне теперь: сколько тебе лет?

Бедная страдалица колебалась несколько мгновений, словно в её разуме происходили неведомые преобразования, но вдруг, с живостью и детским тембром голоса ответила с полной убежденностью:

— 10 лет… мне 10 лет.

— Ты знаешь меня? Знаешь, кто я?

— Ты мой любимый Сергей.

— Нет! Ольга Надя, дорогая моя! Я не твой Сергей. Я твой отец. Я буду твоим отцом с этого момента. Я твой отец, Ольга Надя! Я защищу тебя от всех превратностей этого мира! Оставайся же счастливой и уверенной! Я окружу тебя отцовской заботой! И зовут меня Андрей Андреевич Кивостиков. Не думай больше о Сергее Соколове. Его не существует! Думай о своем отце, которым являюсь я, который говорит с тобой!

— Отец мой! Отец мой! Да… Моего отца зовут Андрей Андреевич Кивостиков… — пролепетала она, как в экстазе, с лицом, озаренным мягким восхищением.

— Да, я твой отец! — подтвердил он энергично, направляя ей мощное внушение. — Я твой отец, который очень тебя любит, навсегда, навсегда! Когда проснешься, забудь всё, что ты перенесла. Но помни, что тебе 10 лет и что я Андрей Андреевич, твой отец.

В гармонии сумерек, которые полностью опустились, князь-философ снова наложил руки на спящую пациентку, пытаясь разбудить её с помощью особых магнетических прикосновений. Через несколько минут она мягко проснулась, успокоенная, как будто поднялась после тяжелой летаргии. Она выглядела спокойной, скромной и застенчивой. Это был ангельский ребенок 10 лет. Её взгляд был нежным, улыбка целомудренной, а манеры грациозными и наивными. Вяземский с умилением смотрел на неё несколько мгновений, по-отечески погладил её лоб и спросил:

— Сколько тебе лет, дочь моя?

— 10 лет, папенька. Мне 10 лет.

— Ты счастлива?

— Да, очень, очень!

— А почему ты счастлива?

— Потому что ты мой отец, а я твоя дочь.

— А… кто я?… Как зовут твоего отца? Как моё имя?

— О, папенька! Ты граф Кивостиков, Андрей Андреевич…

Михаил Николаевич тихонько постучал в дверь, сообщая, что ужин подан. Сергей предложил руку прекрасной Ольге, теперь мысленно превращенной в его дочь благодаря мощному внушению, которое он ей передал, и направился с ней в столовую. Однако идя, он размышлял про себя, задумчиво и взволнованно:

Вот перевод текста на русский язык:

— Прости меня, Господи, если я зашел слишком далеко в том, что позволяет наука. Её исцеление другими способами было бы невозможно. Это потребовало бы веков, поскольку зависело бы от полного обновления её характера. Я лишь хотел облегчить её страдания и уменьшить постыдные воспоминания перед людьми. Её безумие, некогда буйное и позорное, стало кротким, смиренным, мягким. Чтобы не видеть её такой страдающей, униженной в моем присутствии, ничтожной перед самой собой и, возможно, осмеянной посторонними, я прибегнул к этому средству, которое предлагает психическая наука. И если Ты даровал человеку такую силу, значит, по Твоим законам ему позволено использовать её во благо.

В парке соловьи пели среди ветвей лип, растроганные мягким светом восходящей луны.

VII

С того дня жизнь Вяземского протекала спокойно, без особых забот, кроме тех, что были связаны с его работой в учреждении, которым он руководил. Ольга больше никогда не страдала от нервных кризисов, которые прежде часто её одолевали, благодаря великодушному психомагнетическому обезболивающему, применённому им к её ментальному состоянию. И хотя она бодрствовала, как любой другой человек в нормальном состоянии, как это бывает со всяким пассивным и впечатлительным характером, подвергнутым таким трансцендентным опытам, она сохраняла внушение, которое ей было навязано, внушение, которое он заботливо обновлял еженедельно. Поэтому она жила счастливо рядом с предполагаемым отцом и своей няней, то есть Марией Александровной. Она играла, училась, пела цыганские песни, которые выучила когда-то (её гипнотизёр не приказывал ей их забыть), прыгала по саду, гонялась за бабочками и овцами, залезала на деревья за фруктами, гуляла за руку с Вяземским, считая его своим отцом, в тёплые вечера или лунные ночи, как он так любил; завороженно слушала, как он играет на флейте; сопровождала его в скит и оставалась там на несколько дней, поднимаясь и спускаясь по лестницам как любой ребёнок, бросая камни с высоких стен в русло ручья, что вился у подножия холма, и засыпала на его коленях, доверчивая, как ребёнок, чувствующий себя любимым и защищённым.

Однако, хотя Вяземский оставался спокойным, эффективным в своей работе, самоотверженно преданным страждущим телом и душой, которые искали его помощи, его помощники замечали, что глаза его стали печальнее, манеры ещё серьёзнее, и улыбка больше никогда не появлялась на его лице. Больше не праздновались богатые урожаи. Но мужики и пациенты в хорошем состоянии имели свободу развлекаться, если желали. Эта спокойная жизнь, достаточно искусственная для Ольги, несколько грустная и тягостная для Князя, шокирующая для Марии Александровны, её сына Михаила и других жителей деревни, считавших молодую женщину безнадёжно сумасшедшей, продолжалась четыре долгих года, без того чтобы Ольга вернулась к полноте своего настоящего состояния. Она жила очарованная и счастливая в своих 10 годах, навязанных ей внушением, чуждая драмам, пережитым во взрослом возрасте, и даже своему браку с Сергеем Соколовым. Она не была, таким образом, сумасшедшей в том смысле, как это понимают люди, хотя вся деревня и соседние местности считали её таковой. Она жила, так сказать, в состоянии вызванной амнезии, которая была не чем иным, как эффективным действием мощного ментального внушения, наложенного мудрым психистом.

Однако в начале зимы пятого года, когда первый снег побелил кроны деревьев, протянув длинные бахромы по карнизам особняка, Ольга тяжело заболела. Сергей Соколов, находившийся в отъезде по делам руководимого им учреждения, не смог сразу начать её лечение. Осторожная Мария Александровна лечила её как в детстве, когда случались незначительные простуды. Она поила её липовым чаем с мёдом, давала мощные потогонные средства, ежедневные ножные ванны, что только ухудшало состояние больной, которой становилось заметно хуже. Когда, наконец, любимый вернулся в особняк, было слишком поздно для успешного лечения. Безжалостная пневмония уносила эту жизнь, которая могла бы быть полезной и счастливой, но которую легкомысленные амбиции и мирские страсти привели к исключительно драматичной судьбе. Прежде чем наступило предагональное состояние, поняв, что вылечить её невозможно, Вяземский снова навязал ей свою волю, заставив вернуться к настоящему возрасту, чему пациентка пассивно подчинилась без сопротивления. Для неё теперь пять лет, прожитых с личностью ребёнка, перестали существовать.