Обнятая Князем, она положила голову ему на грудь, создавая впечатление, что нежная идиллия, начавшаяся в одиночестве Урала, продолжилась за гробом, возможно, с большим очарованием и интенсивностью. В определённый момент я понял, что Вяземский шептал ей, как бы по секрету, говоря обо мне:

— Протяни ему руку, моя дорогая, и дай ему хотя бы надежду на твоё прощение. Он любит тебя. Когда-то он любил тебя с исступлением и отчаянием, и вот уже век плачет, раскаиваясь в зле, которое причинил тебе. Помни, что он смог причинить тебе боль только потому, что ты тоже ошибалась… и поэтому, связанная высшим законом Творения, ты имела грехи для искупления, уроки для усвоения".

Вот перевод текста:

— Не могу, отец! Я пока не чувствую в себе сил искренне его простить. Очень хотела бы сделать это, ради Бога и тебя. Но сейчас это для меня невозможно.

— Тогда ты будешь страдать, моя Ольга, нарушая этот великий принцип повиновения высшим Законам Божьим, — продолжил он, ведя интересный диалог, который я впитывал, словно ощущая вибрации их обоих. — Ты будешь страдать… особенно сейчас, когда тебя призывают свидетельствовать о достигнутом прогрессе под руководством духовных учителей Тибета, которые по моей просьбе перевоспитывают твой Дух.

— Я готовлюсь к прощению. Но сейчас оно не было бы искренним. Я всё ещё не могу забыть, что именно из-за его намёков я оставила тебя в одиночестве на Урале, одного с твоими заботами и болью тоски, которую моё отсутствие вызвало в твоём сердце.

— Это в прошлом. Зачем держаться за прошлое? И помни, Ольга, что я, который так страдал, от души простил не только тебя, но и его тоже. Заметь, что таким поведением ты нарушаешь основные учения Евангелия, которые учишься уважать.

— Сергей… Никакое злое желание не движет мной против него. Я даже буду рада, если истинное счастье успокоит его путь. Если прощение — это это, то я уже его простила. Однако я понимаю, что истинное прощение — это также новое братское доверие, новые эмоциональные связи… а это пока невозможно. Поверь мне, любимый Сергей: отныне я приложу все усилия, чтобы научиться прощать его тем прощением, которое начертано в Евангелии Господнем.

Он поцеловал её в лоб, возможно опечаленный, но явно преисполненный великой нежности к ней.

Я наблюдал эту сцену словно во сне, одновременно восхищённый и испуганный. Я со слезами умолял её протянуть мне руку, даровать мне уважение и доверие, которые помогли бы мне в реабилитации, ведь я любил её, всё ещё и всегда, и раскаивался в отчаянии, которое в прошлом привело меня к преступлению. Но тщетно, потому что Ольга Надя, казалось, не воспринимала моих вибраций. Она не посмотрела на меня. Не повернулась ко мне. Думаю, она даже не заметила моего присутствия. И внезапно, почтительно поцеловав руку Вяземского, как это сделала бы любящая дочь, она мягко удалилась, скользя по коврам, словно то небесное видение, которым она в действительности и была, исчезая за портьерами, свисающими с двери, ведущей в гостиную.

I

Птицы пели в парке, когда я очнулся от этого долгого оцепенения. Утренние сумерки подчеркивали детали библиотеки, чьи окна, прикрытые только стеклами, пропускали свет, и где с прошлого вечера моя человеческая оболочка находилась в трансе, вызванном призраком-защитником древнего князя-философа. Я просыпался медленно, мягко, словно ничего и не произошло. Казалось, что та напряженная драма, которую я сам пережил и прочувствовал, длилась долгие века, хотя на самом деле всё произошло за несколько часов.

Острая печаль поднялась во мне вместе с очарованием тайны, окутавшей мою духовную сущность. Я вспомнил персонажей, с которыми только что так тесно общался: Ольга Надя, Сергей Соколов, Маша Александровна и её сын Михаил Николаевич, Ингрид Корсунская, Екатерина Великая, Григорий Иванович Орлов, цыган Игорь, крестьяне из поместья прекрасной Ольги, священники, интерны и санитары из скита, жители деревень Вяземского… и все эти лица казались мне действительно тесно связанными с моим сердцем, моей памятью. Они были мне дороги; и теперь, когда завеса, отделявшая меня от них, поднялась, позволив мне встретиться с ними вновь, я чувствовал, что они снова становятся частью моей жизни, как и прежде. Мне всё ещё казалось, что я слышу нежность голоса Сергея, вижу чарующий блеск глаз Ольги, постоянное раздражение в поведении Ингрид, скромную доброту Маши, преданность Михаила, проницательный взгляд цыгана Игоря, коварство Екатерины, равнодушие Орлова, простоту крестьян из деревень Вяземского, любезность священников, интернов и санитаров скита…

Тем не менее, я встал и направился в парк. Было холодно, но я был тепло одет, и впечатления, поглощавшие мои мысли, превосходили сложные ощущения материи. Проникающий аромат цветов, распускающихся под плодородным инеем, окутал мои впечатления, привнося тонкое очарование в ту удивительную эпопею, которую я переживал. Я сел на скамейку и разрыдался. Мне хотелось целовать эти устланные листьями дорожки, по которым ходили Ольга и Сергей в свои счастливые дни супружеской идиллии. Хотелось целовать эти деревья, дарившие тень и аромат во время прогулок Ольги, эти скамейки и мраморные ступени, которые видели её слёзы и слышали её наивные песни перед розовыми кустами, наполнявшими атмосферу восхитительным благоуханием. Эти два любимых образа не покидали моих мыслей. Казалось, я вижу их каждое мгновение на цветущих аллеях, склонившимися над узорчатыми балконами галерей, сидящими на художественных скамьях парка. Всё здесь говорило о них. Усадьба настолько пропиталась присутствием этих двух дорогих душ, что я догадывался: будущие поколения, если они пройдут здесь, почувствуют в глубине своих сердец ту же реальность, которую я ощущал в тот момент.

Наконец, рассвело, и птичий оркестр продолжал приветствовать царственное светило, которое вскоре должно было отразить свойственную ему процессию радостей. Группы крестьян проходили с шумом, направляясь на работу. Вдалеке слышалось блеяние овец, мычание скота, характерный скрип проезжающих телег. Эта картина, приятная любому чувствительному сердцу, оставила меня равнодушным в то утро. В тот день я часто прятался, чтобы поплакать, несмотря на то, что был один. Я точно не понимал, почему плачу, но плакал. Однако я был абсолютно уверен, что мне было даровано великое, сенсационное откровение величием вечных вещей: я жил другими человеческими жизнями в прошлые эпохи! Я был человеком в разные социальные периоды и участвовал в обществах прошлого! У меня были друзья, я любил и был любим многими другими сердцами, которые всё ещё живут и продолжают любить меня в своём состоянии духовных сущностей. Я существовал под другими именами, происходя из разных семей, возможно, переходя из века в век в потомство одной и той же семьи. Я блуждал, страдал, метался и делал несчастной свою собственную жизнь сына Божьего небрежными поступками.