— Я ещё не получила эту работу, — быстро вставила я, переходя улицу к кварталу, где находилась квартира моей тёти. — Наверняка будут и другие претенденты.

— А ты сама как к этому относишься? — спросил отец. Он всегда умел читать меня каким-то пугающим образом, который был совершенно недоступен маме.

Мама фыркнула.

— Да что тут думать, Фред? Она в восторге!

— Это просто вопрос, Марта. Лёгкий.

Это ведь был лёгкий вопрос, правда? Я должна была чувствовать радость, конечно… но мой желудок никак не хотел расслабляться.

— Думаю, я буду больше радоваться, когда наконец закончу переезд, — сказала я. — Осталось всего несколько коробок разобрать.

— Если хочешь, мы можем приехать в выходные помочь, — предложила мама. — Знаю, у моей сестры наверняка полно всякого хлама, заныканного в самых неожиданных местах…

— Нет-нет, всё в порядке. Тем более я работаю в выходные.

И это, скорее всего, не было ложью — я найду себе работу на выходные.

— Ладно, я уже почти дома. Поговорим позже. Люблю вас, — добавила я и сбросила звонок, когда свернула за угол и передо мной возникло внушительное здание Монро.

Здание, в котором находилась небольшая квартира, когда-то принадлежавшая моей тёте.

А теперь, против моей воли, принадлежавшая мне.

Я пыталась как можно дольше не думать об этом, но когда мой арендодатель объявил о повышении платы за квартиру, которую я снимала в Гринпойнте, у меня не осталось выбора. Квартира тёти пустовала в одном из самых престижных зданий Верхнего Ист-Сайда, завещанная мне.

Так что я сложила все свои вещи в маленькие коробки, продала диван и переехала.

Монро выглядел, как и большинство столетних жилых домов в этом городе — узор из окон и дверей, вместивший за свою историю множество людей, давно ушедших и забытых. Белый фасад с резными деталями, стилизованными под середину прошлого века, крылатые львы, высеченные под карнизами и у входа, с обломанными ушами и зубами, и уставший привратник у вращающихся дверей.

Он работал здесь столько, сколько я себя помнила. Сегодня он сидел за стойкой, его фуражка была чуть съехавшей набок, а в руках он держал свежий роман Джеймса Паттерсона.

Когда я вошла, он поднял голову, и его лицо осветилось улыбкой.

— Клементина! — радостно воскликнул он. — Добро пожаловать домой.

— Добрый вечер, Эрл. Как дела? Как книга?

— Этот Паттерсон никогда не подводит, — довольно ответил он и пожелал мне спокойной ночи, пока я направлялась к позолоченным лифтам.

Сердце сжалось — оттого, как знакомо было это место. Как легко, как естественно оно ощущалось домом.

Монро всегда пах стариной. Не сыростью и не пылью, просто… стариной.

Живым.

Любимым.

Лифт звякнул, оповещая о прибытии на первый этаж, и я вошла внутрь. Он был таким же, как и лобби — с латунными панелями, которым не помешала бы полировка, с узором из лилий на плинтусах и мутным зеркалом на потолке, в котором отражалась усталая, размытая версия меня самой.

Каштановые волосы, чуть завивающиеся от летней влажности, стриженные по плечи. Чёлка, которая всегда выглядела так, будто я отрезала её в три часа ночи кухонными ножницами, под влиянием разбитого сердца.

Первый раз, когда я приехала к тёте, мне было восемь, и всё здание казалось мне чем-то из сказки.

Из книги, которую я могла бы найти в маленькой библиотеке у нас дома.

Дом, где могла бы жить Гарриет Шпионка или Элоиза.

Я представляла себя одной из них.

Клементина — имя, которое больше подошло бы героине детской книжки, чем мне.

Первый раз, когда я поднималась в этом лифте, я крепко прижимала к себе свой красный, слишком большой для меня спортивный рюкзак и сжимала в руках Чанки Банни — свою плюшевую игрушку, которая до сих пор была со мной.

Я всегда боялась нового, но родители решили, что мне будет лучше провести лето у тёти, пока они паковали дом в Райнебеке и переезжали на Лонг-Айленд, где живут с тех пор.

Зеркала на потолке были кривыми ещё тогда, и во время медленного подъёма я нашла место, где отражение искривлялось, растягивало мне лицо и скручивало руки, словно в зеркальном лабиринте.

Моя тётя заговорщически наклонилась ко мне и прошептала:

— Это твоё прошлое «я» смотрит на тебя. Всего на долю секунды, от тебя к тебе.