Женщина улыбнулась.

— Это немного странно, но, кажется, вы из тех, кто может в это поверить.

— Я настолько наивной кажусь?

Незнакомка округлила глаза.

— О, я совсем не это имела в виду. Вы только что переехали, верно? В Монро? Оно ведь до сих пор так называется?

— А почему должно называться иначе?

Женщина прижала палец к губам, задумчиво постукивая по ним.

— Вещи меняются. Меня зовут Вера, — сказала она, протягивая руку. — Я здесь жила.

— Жила?

— Технически, для меня — всё ещё живу.

Улыбка Веры стала шире, и она кивнула на пакет с продуктами в руках у тёти.

— Можете поставить их в холодильник. Я как раз собиралась приготовить летнюю феттуччине. Если останетесь, я всё объясню.

Тётя, сбитая с толку, быстро развернулась и направилась к выходу.

— Абсолютно нет.

Она спустилась вниз и позвала управляющего. Тот открыл дверь — ту самую, из которой она вышла. В4. Она не ошиблась.

В квартире её встретили картонные коробки. Управляющий заглянул внутрь для уверенности, но не нашёл никакой незнакомки. Ни мебель, ни проигрыватель, ни цветы — ничего, что тётя видела минуту назад.

Она не видела эту женщину снова несколько месяцев.

К тому времени тётя уже не спала на полу. Она купила кресло цвета яйца малиновки и поставила его в угол гостиной. В её холодильнике теперь всегда было вино и сыр, а на кухонном столе лежал раскрытый путеводитель по Малайзии.

Она вышла из квартиры буквально на секунду — забрать посылку из почтового ящика. А когда вернулась и снова открыла дверь, оказалось, что она опять попала в ту самую странную квартиру. С пластинками на стенах, с цветами, заполнившими весь подоконник и столешницы.

Та же самая женщина, только теперь с коротко остриженными волосами, лениво развалилась на старом потёртом диване, вышедшем из моды ещё в шестидесятых. Она взглянула на тётю поверх экземпляра Джейн Эйр и тут же села ровнее.

— О, вы вернулись!

Вера явно была рада её видеть.

Что показалось тёте странным. После того, как она разрушила свою карьеру, люди смотрели на неё в лучшем случае с недоумением, в худшем — с лёгким презрением. Она не знала, что делать. Уйти? Снова позвать управляющего?

(— Очевидно, в этот раз я этого не сделала, — фыркнула тётя, отмахиваясь. — Он даже с крысами у меня справиться не мог. А я всерьёз думала, что он вытолкает целого человека из моей квартиры? Абсурд.)

Вместо этого тётя приняла приглашение Веры на феттуччине — блюдо, которое никогда не было одинаковым дважды. Вера не измеряла ингредиенты, и наблюдать за ней на кухне было всё равно что наблюдать за ураганом в человеческом обличье. Она везде и всюду, вытаскивала из шкафов что-то, что приходило в голову на ходу, бросала это на стол, забывала про кипящую кастрюлю на плите, в последнюю секунду решала сделать салат (но какой соус?) и при этом рассказывала тёте абсолютно невозможную историю.

О квартире, которая иногда ускользала во времени — на семь лет вперёд или семь лет назад.

— Как тот самый «семилетний кризис»? — насмешливо спросила тётя.

Вера так расстроилась, что тётя даже могла подумать об этом.

— Нет, как счастливое число! Семь. Оно ведь счастливое, раз ты здесь.

Тётя всегда клялась, что ничто в жизни не могло её смутить, но в тот момент она не знала, что сказать.

Они говорили часами за тарелками пасты аль денте и увядшего салата. Разговаривали до самого рассвета, пока небо не окрасилось в розовый. Смеялись над дешёвым вином, и когда тётя рассказывала эту историю, можно было видеть, как счастье молодит её, заполняет её лицо любовью.

У меня никогда не было сомнений — она любила Веру.

Любила её так сильно, что начала называть её «моё солнышко».

И именно на этом месте её рассказ всегда заканчивался — на этом моменте, полном волшебства, чудес, открытий. И когда я была ребёнком, мне этого было достаточно. Это был счастливый конец.

Я жила в той же квартире, открывала двери, надеясь, что когда-нибудь и меня унесёт в неизвестное прошлое, или, может быть, в будущее.

Через семь лет я буду успешной? Популярной? Красивой?

Смогу ли я разобраться в своей жизни? Влюблюсь?

А если бы попала в прошлое, встретила бы тётю из тех фотографий, где я только родилась? Ту тихую, сдержанную женщину, которая выглядела немного потерянной. И я тогда не понимала почему.

Мне потребовалось несколько лет, чтобы осознать — тем летом она рассказывала мне только хорошее.

Когда мне было двенадцать, она рассказала и грустное. Сказала, чтобы я слушала внимательно. Что разбитое сердце — это тоже важно.

Мы ужинали на летней веранде, пока над городом собиралась гроза. Феттуччине, как всегда, было не таким, как в прошлый раз. Я уже знала эту историю вдоль и поперёк, всё ещё надеясь, что однажды, входя в квартиру, она выберет меня, унесёт меня куда-то—