— Ну, — продолжил он, не прекращая работать ножом, — теперь, когда ты знаешь обо мне всё, расскажи о себе.

Я выдохнула.

— Ох… А что обо мне? Родилась в долине Гудзона, потом жила на Лонг-Айленде, а в городе уже половину жизни. Училась в NYU на истории искусств, потом устроилась в издательство, а теперь вот здесь.

— Ты всегда мечтала работать в издательстве?

— Нет, но мне нравится, где я сейчас. — Я сделала ещё один глоток розе, раздумывая, стоит ли рассказывать ему о других частях моей жизни — о поездках за границу, о паспорте, испещрённом штампами так, что позавидовал бы любой заядлый путешественник. Но каждый раз, когда я показывала его кому-то, у людей возникало обо мне определённое представление. Будто я какая-то искательница приключений с бешеным сердцем, когда на самом деле я была просто испуганной девочкой, цеплявшейся за голубую шаль тётки, пока она носила меня по миру.

Я хотела, чтобы он видел меня настоящую — ту, которая больше не покидала город, даже чтобы навестить родителей на Лонг-Айленде, ту, которая ходила на работу, возвращалась домой, пересматривала «Выжившего» по выходным и не могла выкроить пару часов, чтобы сходить на выставку бывшего парня.

Так что я решила ничего не говорить и просто сказала:

— Ну, вот и всё. Историк искусства, ставший книжным публицистом.

Он посмотрел на меня с каким-то скрытым смыслом и поджал губы. На левой стороне нижней губы у него была родинка, и не смотреть на неё было почти невозможно.

— Почему-то мне кажется, что ты себя недооцениваешь.

— Да?

— Это просто ощущение, — сказал он, вытаскивая из пакета ещё один помидор, и снова небрежно пожал плечами. — Я неплохо читаю людей.

— Да?

— Более того, я почти разгадал твой любимый цвет.

— Это…

— Нет! — воскликнул он, поднимая нож. — Не говори. Я сам угадаю.

Меня это развеселило. Я выразительно посмотрела на кончик ножа, пока он не понял, что направил его на меня, и быстро опустил обратно на разделочную доску.

— Так вот как?

— Это моя единственная суперспособность, позволь впечатлить тебя.

— Хорошо, хорошо, — сказала я, уверенная, что он не угадает.

Это, пожалуй, было самое неожиданное во мне. Я наблюдала, как он сдвигает нарезанные помидоры в сторону, затем берёт лук и начинает снимать с него кожуру. Его руки двигались так ловко, что это было завораживающе — можно было смотреть часами.

— Ну? — спросила я. — Какой у меня любимый цвет?

— О, я не собираюсь угадывать прямо сейчас, — хитро сказал он. — Я тебя ещё почти не знаю.

— Да во мне особо и нечего узнавать, — пожала я плечами, глядя, как он режет лук. — Все крутые истории — у моей тёти.

— Вы с тётей близки?

Я отвлеклась от его рук, не сразу уловив вопрос.

— Мм?

Он поднял взгляд. Глаза у него были необыкновенно светло-серые, темнее у зрачков и постепенно светлее к краям. Чтобы разглядеть это, надо было подойти очень близко.

— Вы с тётей близки?

Настоящее время обожгло меня ледяным уколом, словно кто-то плеснул в лицо холодной воды. В его времени она всё ещё жива, где-то в Норвегии вместе со мной, спасается от моржа на пляже. И на мгновение это сделало её реальной. Тёплой, живой. Будто она могла войти в квартиру в любой момент, крепко обнять меня, и я вдохну её запах — сигареты Мальборо, духи Red и слабый аромат лаванды от стирального порошка.

«Моя дорогая Клементина, — сказала бы она. — Какой чудесный сюрприз!»

Я сглотнула ком в горле.

— Думаю… да, мы близки.

Он высыпал нарезанный лук в отдельную миску, посмотрел на меня и нахмурился.

— Опять этот взгляд.

Я моргнула, вырываясь из мыслей, и поспешно сделала лицо абсолютно бесстрастным.

— Какой взгляд?

— Будто попробовала что-то кислое. Ты так же смотрела раньше.

— Не знаю, о чём ты говоришь, — пробормотала я, зарывшись лицом в ладони. — И как же я выгляжу?

Он мягко рассмеялся, отложил нож и наклонился через стойку.

— У тебя хмурятся брови. Можно?

— Эм… ладно?

Он протянул руку и большим пальцем разгладил кожу между моими бровями.

— Вот. Будто ты удивлена, что хочешь заплакать.

Я уставилась на него, чувствуя, как щеки заливает румянец. Резко отклонилась назад.

— Они… они так не делают, — смущённо пробормотала я. — Ты себе напридумывал.

Он снова взялся за нож и начал очищать болгарский перец.

— Что скажешь, Лимон?

Я прищурилась.

— Меня зовут Клементина.

— Кл-л-л-л-лементина.

— Я только что возненавидела тебя.

Он притворно ахнул, уронив нож, и с драматическим жестом прижал руки к груди.

— Лимон, уже? Хотя бы подожди, пока попробуешь мою еду!

— Значит, сегодня меня ждёт изысканный ужин?

Он втянул воздух сквозь зубы.

— Уф, прости. Я не взял с собой фарфор. Только свои лучшие ножи. — Он снова поднял поварской нож. — Это Берта.

Я приподняла бровь.