Надо мной висела картина, которую я когда-то нарисовала для тети — луна в море облаков. Ей так понравилось, что в тот же день она отнесла её в багетную мастерскую.

— Ты подарила мне луну, моя дорогая! — восхищалась она. — О, какой чудесный и невозможный подарок.

Она всегда говорила мне гнаться за луной. Окружать себя людьми, которые в любой момент готовы достать её для меня.

Для неё это было легко. Она была главной героиней своей собственной истории и знала это.

И, наверное, какое-то время она была главной героиней моей тоже.

На её фоне я казалась тенью. Пока она бродила по улицам Милана, я шла следом с картой. Пока она поднималась в замки, я оставалась с гидом и следила, чтобы у нас был аптечка. Она рассказывала страшные истории, а я разоблачала их, находя спрятанные вентиляционные отверстия. И сколько бы ни было сладких воспоминаний, я всё равно ощущала горечь оттого, что в этом мире её больше нет.

Но постепенно картина начала обретать форму.

Я утонула в цветах, в том, как они причудливо растекались друг в друге. Даже не помнила, когда в последний раз позволяла себе просто рисовать. Обычно я была слишком занята работой, а после смерти тети рисовать стало больно. Ведь это она всегда дарила мне акварель, находила красивые виды, усаживала на скамейку и оставляла на часы, пока сама уходила бродить по винтажным лавкам и сувенирным магазинам. Наверное, ей не стоило оставлять подростка одну — на скамейке у Сены, у Акрополя, в саду чайного дома. Но именно эти моменты стали моими любимыми.

Когда я смотрела на мир сквозь оттенки синего, зеленого, золотого.

Смешивала их. Наслаивала. Искала идеальный оттенок лазури для неба.

Было приятно снова делать что-то для себя.

Просто быть.

Без списков дел, которые надо выполнить.

Без ожиданий.

Только я.

И, хоть я больше не была той девочкой, что забиралась в ванну с акварелью, я всё равно чувствовала… что в безопасности.

Я все еще чувствовала себя одинокой — сомневаюсь, что это когда-нибудь изменится, — но мне больше не казалось, что я развалюсь на части. Правда была в том, что я жила в изоляции последние несколько месяцев, с тех пор как умерла Аналия, потому что это был единственный способ удержаться на плаву.

У моих родителей были они, друг у друга, чтобы опираться, когда горе накатывало посреди ночи.

А у меня — никого. Я была одна в квартире в Бруклине.

Никого, кто погладил бы по спине и сказал, что нормально — не быть в порядке. Я сама говорила себе это, сидя на полу на кухне в глухой ночи, зарываясь лицом в подушку, чтобы не разбудить соседей.

Прошлое — это прошлое и его не изменить. Даже если бы каким-то чудом я встретила её здесь, в этой квартире, за семь лет до её смерти, это бы ничего не поменяло. Она все равно бы умерла. И я все равно оказалась бы на полу в два часа ночи, плача в темноте.

А потом появился Нейт, через три месяца, и, кажется, решил, что сможет меня починить. Стоит только приложить немного любви в нужные места.

Но мне не нужно было, чтобы меня чинили.

Я пережила самый худший день в своей жизни одна. И я выбралась из него.

Я выжила.

И это не то, что требовало исправления.

Мне не нужно было, чтобы меня починили. Мне просто… нужно было напоминание, что я еще человек.

И ужин с незнакомцем, который не смотрел на меня, как на сломанную, оказался неожиданно хорошим началом.

11

Гори, Детка, Гори

В конце концов я перестала рисовать и набрала себе ванну.

Опустилась в горячую воду, вдыхая мягкий, успокаивающий аромат лаванды и ромашки от мыла, которым пользовалась, и уставилась на лепнину на потолке — замысловатые завитки и позолоченные узоры, характерные для Монро. Должно быть, я задремала, потому что следующее, что я услышала — это как открылась входная дверь, и кто-то вошёл в квартиру. Шаги были тяжёлыми. Я потерла глаза сморщенными от воды пальцами.

Я села в ванне.

Айван.

Я потянулась за телефоном, лежащим на табурете. Уже пять вечера?

— Лимон? Я вернулся, — раздался его голос, шаги приблизились.

— Здесь! — ответила я, стараясь не запаниковать. — Я… эээ… в ванне!

Шаги резко остановились.

— О-о!

Я поморщилась. Отлично, Клементина, подумала я. Надо было просто сказать, чтобы он не входил. Уши вспыхнули от смущения.

— Не делай из этого что-то странное!

Он фыркнул.

— Это не я делаю странным, а ты!

— Это ты сделал странным первым!

— Я вообще ничего не сказал!

— Ты сказал «О-о»!

— Мне нужно было сказать что-то другое?

Я закрыла лицо руками.

— Просто… просто забудь. Я пойду утоплюсь в ванне. Прощай.

Он усмехнулся.

— Ну, только не слишком надолго. Я опять готовлю ужин, — добавил он, уходя на кухню.

Я быстро схватила полотенце и выбралась из ванны. Слышала, как он расставлял продукты на кухне, пока вытиралась, и вдруг вспомнила, что не выбрала одежду.