В гостиной мягкий вечерний свет окрашивал все в оранжево-золотые оттенки — как натюрморт, запечатлевший место, где раньше стояло голубое кресло, оставившее отпечатки на восточном ковре.

Нет. Нет, нет, нет…

Я отступила назад, потом еще раз, надеясь, что квартира вдруг осознает свою ошибку и исправит ее. Но она не исправила.

И тогда я бросилась к двери. Захлопнула ее. Руки дрожали, когда я снова вставила ключ в замок, отперла дверь и вошла. Тьма. Тишина. Пустота. Я закрыла дверь. Открыла снова. И снова.

На пятый раз я просто остановилась в проеме и посмотрела на пустую квартиру, куда золотистый свет стекал, как в безмолвное убежище, в котором больше никто не жил.

Я поняла.

Что бы это ни было — оно закончилось. Больше никаких разговоров за картонной пиццей. Никаких танцев под мелодию скрипки мертвой женщины. Никаких поцелуев со вкусом лимонного пирога. Или… Или…

Соседка через коридор выглянула из своей квартиры. Женщина в очках с густыми черными волосами, она посмотрела на меня с тревогой.

— Клементина, ты в порядке?

Нет, нет, я была далеко не в порядке.

Но она не поймет.

Поэтому я взяла себя в руки. Собрала себя обратно, как училась делать последние несколько месяцев. Я стала в этом мастером. Каменщиком, искусно возводящим стены вокруг эмоций.

— Все хорошо, мисс Эйвери, — ответила я удивительно ровным голосом. — Просто пришла домой.

Она кивнула и скрылась за дверью.

Я привалилась спиной к двери B4, глубоко вдохнула и выдохнула. Колени казались слабыми, грудь сжалась. Я медленно опустилась на ковровое покрытие. Старалась убедить себя, что знала, что так и будет.

Что все эти «а что, если» можно сложить в небольшую коробку в голове — все невозможные выходные, которые я придумала, изучая родимое пятно у него на ключице и шрамы на пальцах, которые слишком часто встречались с ножами.

— Это были идеальные выходные, — прошептала я, удерживая сомнения подальше. — Еще чуть-чуть… и все бы пошло наперекосяк. Вдруг бы выяснилось, что он слушает Nickelback или… или что-то похуже.

Одних выходных было достаточно.

Одного воспоминания — вполне хватало.

Хватало.

В груди поднялась волна горя. Я не собиралась просто так с этим смириться.

Я вытащила телефон, открыла браузер и, сидя на старом ковре в Монро, попыталась найти Айвана — где он, куда мог исчезнуть. Я искала по всем возможным ключевым словам: Кулинарный институт Америки + посудомойщик + помощник повара, Северная Каролина, лимонные пироги, Айван…

Я перелопатила каждую ссылку, каждую странную страницу в Фейсбуке — и ничего.

Как будто он был призраком.

И я не могла избавиться от мысли о самом худшем. Что его больше нет. Что, может быть, он буквально стал призраком, лишь воспоминанием где-то по ту сторону кладбищенской ограды.

И даже если он был жив, я знала теперь наверняка — я больше его не увижу.

Тетя предупреждала меня.

Правило номер один: всегда снимай обувь у порога.

Правило номер два: никогда не влюбляйся.

Я закусила щеку и сосредоточилась на этом ощущении. Я сказала себе: если я заплачу, это будет означать одно — я узнала, что такое любовь. И это будет оно.

Я попыталась. Хотела, чтобы слезы пришли. Ждала, когда жжение в глазах обернется солеными каплями. Но этого не произошло. Потому что я не плакала по тому, кого едва знала. Это было бы глупо. А Клементина Уэст не была глупой. Она не влюблялась. И не собиралась начинать.

Я глубоко вдохнула, собралась и заставила себя подняться.

Все будет хорошо. Все в порядке.

Держи голову прямо, иди вперед.

Я составила план. В уме сложила список дел.

Ничего не остается навсегда — об этом надо было помнить, это следовало ожидать.

Я в порядке.

Я повернулась к двери B4, открыла ее и вошла в тихую, одинокую квартиру.

Кинула сумку на стойку, переоделась, включила телевизор в гостиной и принялась разбирать коробку с кухонной утварью, аккуратно раскладывая вещи по местам.

А потом легла спать в тетиной спальне, на своей скрипучей кровати, рядом с приоткрытыми шторами, сквозь которые серебряный луч луны, висевшей в 384 тысячи километров отсюда, пробивался в комнату.

Я закрыла шторы.

И проигнорировала луну.